Название: Полдня до полуночи
Автор:  чайная роза
Бета: нет
Фэндом: X-men, postApocalypse
Персонажи: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавьер
Рейтинг: PG
Жанры: романс, ангст (???)
Размер: драббл, 745 слов
Статус: закончен
Саммари: ну такое типа про шахматы и набокова, и страдания, в общем, я не знаю, уходите
ps. картиночки тоже мои.

От автора: для дорогого моего сердцу Д. С наилучшими пожеланиями для него и А. С теплыми воспоминаниями о трех днях (читай: целой жизни) в К. Гуд лак.

txt

Бывают такие дни, когда ты просыпаешься утром и сразу ждешь вечер. Ждешь, пока солнце уйдет за горизонт, чтобы снова лечь в постель и уснуть.
И из-за этого весь день ты остаешься сонным, а день неторопливо ползет крошечным муравьем от твоего указательного пальца к плечу. Ты стряхиваешь его каждый раз, когда поднимаешь руку, чтобы взглянуть на часы: «Ну, сколько там еще осталось?» И часы всегда говорят тебе – осталось еще полдня.

Полдня остается, когда Чарльз готовит себе кофе в сумерках утренней кухни. Полдня остается, когда Чарльз, положив книгу на колени, пытается вести урок, хотя почти не слышит своего голоса из-за шума в голове. Полдня остается, когда Чарльз, отпустив детей на обед, выезжает на крыльцо Академии и щурится на ярко-голубое небо, растянутое шатром над всем вокруг.

Стрелки на его часах сдвигаются только вечером, когда он прикрывает тяжелую дверь своего кабинета и сдвигает белую пешку на е2-е4.

*

В шахматы Чарльза научил играть его дедушка: каждый вечер, ровно в восемь часов, он пододвигал к шахматному столу свое кресло и, тяжело вздохнув, кивал внуку. Он всегда был очень высоким, дедушка Чарльза – Фрэнсис Ксавьер, а к закату жизни весь отяжелел, как кусок гранита. Между ходами он всегда подпирал свою голову ладонью и устало закрывал глаза. Он прожил так много лет, и видел так много страшных, невероятных и по-другому удивительных вещей, что к восьмидесяти пяти годам голова его стала тяжелой от мыслей, и держать ее высоко поднятой просто не осталось сил. Фрэнсис Ксавьер никогда не поддавался внуку, но любил объяснить ему что-нибудь: так Чарльз узнал, что, даже если ты знаешь, как ходят все фигуры и внимательно следишь за тем, что делает твой соперник – твои шансы на удачную партию не увеличиваются. «Недостаточно осознавать свои способности, нужно еще и уметь ими распоряжаться», - так говорил Фрэнсис Ксавьер каждый раз, ставя Чарльзу мат.

Когда Фрэнсис Ксавьер отыграл свою последнюю партию, и священник благословил его последний путь, в завещание Чарльзу, помимо прочих, не слишком интересующих ребенка вещей, осталась книга русского писателя про шахматиста.
Вечером, после похорон, Чарльз пододвинул дедушкино кресло к шахматному столу и сыграл партию с самим собой.

С возрастом Чарльз узнал, что многие вещи, которые лучше делать вдвоем, можно делать и одному.

Сначала он научился играть в шахматы с самим собой. Потом – читать книги вслух наедине с собой. Люди приходили и уходили из его жизни, а Чарльз все больше узнавал о вещах для двоих в полном одиночестве: варить кофе рано утром, готовить ужин, попадать в неприятности, учиться новому, пить - и напиваться. После того, как Эрик ушел из его жизни, это знание приобрело для Чарльза новые оттенки: он научился ложиться в постель в одиночестве, научился просыпаться утром и поворачиваться налево без ожидания, научился проживать невыносимо долгие полдня до наступления ночи.

*

Чарльз оставляет окно в своей спальне открытым. Чарльз ложится в кровать и заставляет себя закрыть глаза. Чарльз кладет ладонь на свою грудь и заставляет себя успокоиться. Несколько часов он лежит в полной темноте и убеждает себя, что он уже спит. Но он не спит. Он прислушивается, задержав дыхание, к каждому робкому колыханью занавески. Весенние дни обманчивы своим теплом – ночью холодный ветер забирается в окна, прячется под простыни и, юркнув в щель под дверью, удаляющимся гулом ползет по коридорам Академии.
- Замерз?

Чарльз никогда не слышит, как Эрик оказывается в его спальне. Но зато он точно знает: если он тут, значит, можно открыть глаза.

- Немного.

Чарльз зажигает лампу у кровати и с усилием упирается ладонями в кровать, чтобы приподняться и прислониться спиной к стене. Человек привыкает ко всему: Чарльз привыкает к холоду, к бессоннице, к непоправимой травме позвоночника, к еженощным появлением Эрика.
Чарльз никогда не спрашивает, как Эрик живет или чем занимается теперь. В общем-то, единственное, что он спрашивает – это:

- Так на чем мы вчера остановились?

- Глава девять.

- Точно. Ты раньше читал Набокова?

- Не приходилось, - коротко отвечает Эрик и ложится рядом на кровать. Матрас под его весом прогибается, и это почему-то успокаивает Чарльза. – Начинай.

И Чарльз начинает. С каждой новой страницей в комнате все сильнее пахнет деревом и лаком, старой пылью библиотеки, и кожей дедушкиного старого кресла. Во рту у Чарльза горький вкус травы, а на плече – тяжелая голова Эрика. Тяжелая не по годам.
Чарльз читает до тех пор, пока сам может различать свой голос – а потом бессонница неслышно уходит за дверь разрешая погрузиться спальне в сон.

Когда Чарльз просыпается, Эрика никогда нет рядом. Книга лежит на тумбочке, свет не горит, и нельзя сказать точно – не приснилось ли Чарльзу все это.

Чарльз стягивает с тумбочки наручные часы, бросает взгляд на циферблат – до следующей ночи остается еще примерно полдня.

@темы: тексты, пожалуйста, не плачь, из-за этого ты не спишь

---

Я просто хочу сказать: это текст о лучших людях в моей жизни.

"Если никогда не пойдешь в лес, с тобой никогда ничего не случится и твоя жизнь не начнется".


Название: Про страшный лес
Автор:  чайная роза
Предупреждение: Любые совпадения с реальными людьми не случайны
Текст толком не вычитан.

три тысячи и шестьсот слов вместо пяти букв

Сумерки ползут от горизонта: летнее розовое небо в одно мгновение становится серым. Вот сумерки трогают край леса – деревья деловито перешептываются, решают, пустить ли вечер внутрь, вот они цепляют за собой ночную прохладу, собирают капли с листьев, вытягивают за собой темную зелень и пыль узких тропинок. Сумерки выбираются из леса.

Хлоп – захлопывается первая дверь, а за ней сразу вторая, третья, щелкают повернутые до упора ключи, шуршат задернутые шторы. Хлоп, щелк – сумерки выбираются из леса, закрашивают небо серо-синим, и падают на землю, окутывают дома полупрозрачной темнотой до самого утра.
Добро пожаловать в Невер-Бридж.

Наша история начинается на самом краю этого городка: два дома оказались так близко, что, если два человека одновременно встанут на носочки и высунут руки из окон – они смогут соприкоснуться пальцами.

В одном из них – голубая крыша, коврик «Добро пожаловать» на пороге, кресло на веранде, окно на чердаке уже полгода заклеено газетами – живет Джеймс. А во втором – зеленая крыша, цветы на подоконниках, белоснежные перила, золотистые ручки на дверях – живет Алекс.

Джеймс просыпается среди ночи – садится на кровати и шарит руками по простыне, ища точку опоры. В другом доме с разницей в полсекунды просыпается Алекс. В домах, на улице, в городе, в целом мире так тихо, что их сонное и хриплое дыхание кажется им самым громким звуком на свете. Звуки зарождаются в глубине леса: сначала ветер – тихий хриплый свист, он подхватывает опавшие листья, трогает кроны деревьев – шелест, хруст и шорох. Ветер приносит за собой вой. Алекс слышит его первым и вздрагивает – сжимает пальцами одеяло. Ветер добирается до домов, трогает сначала белые занавески Алекса, потом голубые - Джеймса, оставляет на подоконниках лесную сырость, растертые сухие листья, запах трав. Ветер забирается в комнаты, холодит голые мальчишеские плечи и оставляет под подушками вой – как самое важное: не забыть, не потерять, забраться в сны и оставить там терпкий вкус свободы.

Они никогда не говорят об этом на утро.

*

- Алекс!

Джеймс распахивает окно: на улице догорает летнее солнце, яркое и высокое, оно уже не палит так, как в июне, но все еще с жадным рвением согревает все вокруг, в воздухе пахнет корицей и яблоками – кто-то из соседей печет пирог. Джеймс перелезает через подоконник – босыми пятками упирается прямо в стену дома – когда проделываешь такой трюк много раз совсем скоро перестаешь бояться.

- Алекс, ты еще спишь?

Алекс тоже открывает окно и щурится, улица сваливается на него разом – солнце, ветер, пирог с яблоками, звон велосипедного гудка. Алекс сонный и лохматый – две пуговицы на пижамной рубашке расстегнулись, смялся воротник, непослушная прядь прилипла ко лбу.

- Только не упади, - Алекс повторяет это каждое утро, а потом протягивает руку Джеймсу и помогает перебраться через узкий проем между домами.
Внизу лежат сваленные в кучу листья, старое пожелтевшее одеяло, мешки с ненужным тряпьем – на случай, если кто-то из них все-таки не устоит, расцепит руки, сорвется вниз. Лететь недолго – два этажа – но Джеймс все равно каждый раз задерживает дыхание, упираясь ногами в чужой подоконник.

Джеймс спрыгивает в комнату Алекса и закрывает за собой окно – велосипедный звон и веселое гудение ветра в трубах остается за стеклом. У Алекса в комнате широкие подоконники и большие окна, высокий книжный шкаф до самого потолка, мягкий ковер на деревянном полу и узкая кровать у окна. На столе – ручной работы, отец постарался на славу – тетрадки, блокноты, браслеты из ниток, раздавленные под поездом монетки, в красивой рамке – подарок на Рождество – их с Джеймсом фотография.

Алекс забирается обратно в кровать, двигается ближе к стене – оставляет место для Джеймса, вздыхает нетерпеливо: «Ну же». Джеймс ложится рядом на нагретую и смятую за ночь простынь, смотрит на то, как Алекс медленно прикрывает глаза, а солнце ласково ложится на его лицо размытой полосой. Джеймс повторяет ее пальцами: с середины лба вниз, задержаться у глаза, подушечкой пальца стереть опавшую ресницу и дочертить до самого уголка губ.

- Что там? – Алекс улыбается, не открывая глаз, и солнечная полоса ломается, сползает на его щеку.

- Солнце подсматривает.

Джеймс прячет их под одеялом, и свет через тонкое одеяло становится ярко оранжевым. Под одеялом Алекс открывает глаза, подпирает голову рукой – любопытное солнце мгновенно заглядывает в щель, но Джеймс упрямо заделывает брешь.

- Пойдешь со мной в лес сегодня?

Джеймсу кажется, что в словах Алекса есть вызов – где-то на дне его глаз лукаво сверкает солнце. Джеймс младше Алекса на полгода, а боязливее на все два. Джеймс не спрашивает, откуда в городе берутся все эти запреты: не сходить с тропы, возвращаться домой до заката, не распахивать на ночь окно, не смотреть вечером в сторону леса. Джеймс не сходит, не распахивает и не смотрит – он строит дома из одеял и подушек, трусит забираться на крышу дома и верит в городские легенды.

- К реке? – Джеймс шепчет, потому что под одеялом нельзя говорить в полный голос.

- Боишься, что утяну тебя с тропы? – Алекс смеется, и Джеймсу кажется, что солнце все-таки пробралось под одеялом.

- Не боюсь.

У Алекса смех, как летний ливень, - теплый и шумный, под ним хочется стоять часами, и обязательно оставить хотя бы кусочек внутри себя. Джеймс собирает кусочки, из которых состоит смех Алекса, и складывает их на подоконнике - солнечные зайчики от них расползаются по всей комнате, прыгают на руки, забираются в мысли и сны, садятся на подушку светлым пятном даже в самые темные ночи.

- Тогда пойдем. Раз не боишься.

- Сейчас?

- Сейчас. Идем. Хватит сидеть в своем домике, Джеймс, пора выбираться в лес.

*

Алекс невысокий, легкий и быстрый, весь он – локти да худые изодранные коленки. Когда он быстро сбегает к началу леса, ветер задирает его футболку, и на секунду Джеймс ловит взглядом загорелую полосу поясницы. Джеймс любуется им с начала тропы: все вокруг зеленое, голубое и золотое, шумит и красуется яркое лето, а Алекс на всем этом – маленький и белый, как будто художник забыл закрасить кусочек холста.

- Идешь? – Алекс оглядывается назад, прикладывает ладонь ко лбу и – Джеймс не видит, но точно знает – улыбается.

Джеймс сбегает вниз – трава у леса высокая, но выгоревшая за лето на солнце, цепляется за обувь, царапает щиколотки. Алекс берет Джеймса за руку – ладонь к ладони и переплетенные пальцы – и вместе они входят в лес. Лес – как океан, всего несколько шагов Джеймс видит за спиной голубую и зеленую крыши, а уже дальше – одни деревья. Лес смыкается за ними, оставляет их самих по себе, и единственный оплот безопасности теперь – широкая стоптанная дорога к мосту через реку.

- Далеко река течет, как ты думаешь?

- Далеко, - Джеймс встает на носки и щурится, как будто пытается взглядом поймать хвост убегающей реки. – До того конца света.

Алекс снова смеется, а у Джеймса на руках от этого смеха остается солнечная пыль. У них, как и у любых мальчишек, везде есть свои потайные места и убежища: старый шкаф в доме, узкое место под лестницей в школе, домик на дереве, плед в густых кустах местного сада, а у реки – огромный камень, проросший с одной из сторон мхом. Если устроиться на самом краю, то ноги по щиколотки утонут в чистой речной воде. Алекс садится именно туда: ставит кеды рядом, складывает в них белые носки и опускает ступни в голубую прохладу реки.

Так проходит их день: Джеймс ищет красивые круглые камешки, облизанные рекой, а Алекс плетет им шнурки из разноцветных ниток. Джеймсу подлиннее – он свой камень собирается носить на шее, поближе к сердцу, а себе покороче – на запястье у пульса. Они обсуждают японских рыб из книжки, которую нашли в библиотеке, египетских Сфинксов, клубнику и далекое море. Алекс шепотом рассказывает, что слышал от родителей про войну, а Джеймс смеется – он знает, что это неправда. Войны не может быть, когда такое высокое небо и чистый воздух, когда вода лижет ноги, а в траве под ладонью – россыпь земляники. Войны не может быть. Джеймс точно знает – войны не бывает.

Когда солнце, устав, перестает отважно прорываться сквозь листву, а голые ступни холодит первый вечерний ветер, Джеймс вскакивает на ноги и прислушивается. Он боится услышать – там, у горизонта – как к другой стороне леса подбираются сумерки.

- Скоро стемнеет. Пойдем?

- Давай посидим еще немного, - Алекс смотрит только на нитки в своих пальцах, и на губах у него замирает мягкая лукавая улыбка. Улыбка человека, который знает, чего ждать, но не спешит говорить об этом.

Джеймсу страшно. Джеймс не знает, почему нужно возвращаться домой до заката, почему нельзя сходить с тропы в лесу, почему все так боятся серых теплых сумерек, но все равно боится – как будто по привычке.

- Ладно, - он смело сжимает руки в кулаки и забирается к Алексу на камень. Алекс толкает его плечом шутливо, придвигается поближе.

Рукам холодно – лес быстро собирает в себя всю прохладу, но от Алекса тепло и спокойно. Джеймс прижимается к его плечу и раскрывает ладонь с найденными трофеями: два круглых камешка, сейчас оба серые, а на солнце – один темно-синий, а другой – зеленый, как будто впитал в себя изумрудную зелень леса.

- А «немного» - это сколько?

- Не трусь, - Алекс, наконец, поднимает голову, ласково касается щеки Джеймса. – Еще даже солнце не загорелось. Пять минут посидим и сразу пойдем домой. Я же с тобой.

- Я и не трушу, - Джеймс обиженно опускает глаза и упирается ладонью в камень, откидывает голову назад, изображая безмятежность.

Но стоит Алексу зашевелиться, спрятать шнурки обратно в карман, как Джеймс уже спрыгивает с камня в траву. Алекс даже не старается сдержать улыбку: он неторопливо надевает носки и завязывает шнурки на кедах, пока Джеймс топчется рядом и пристально поглядывает на небо. Джеймс думает: они уже точно нарушили правила. Джеймс думает: отсюда до дома двадцать минут, если перейти на бег – тринадцать, главное не споткнуться. Алекс берет его за руку – ладонь к ладони и переплетенные пальцы, и Джеймс больше не думает ни о чем другом до самого дома.

***

Джеймс просыпается среди ночи – вскакивает, как от толчка, и долго пытается восстановить дыхание (в сердце бьет крылышками колибри – не вдохнуть, не выдохнуть). Джеймс ждет и слушает, но ночь вокруг сохраняет молчание. Не рождается в глубине леса шелест, не тревожит флюгер на крыше холодный ветер, подушка Джеймса остается горячей – под ней сегодня не прячется лесная свежесть, не остается на наволочке горький запах свободы, только шоколадное печенье и стиральный порошок.

- Алекс.

Джеймс вскакивает с кровати и в два шага преодолевает расстояние до подоконника, отсюда ему виден край стола Алекса – тетрадки, блокноты, баночки с краской – кровать и высокий книжный стол. Окно раскрыто нараспашку.

Окно раскрыто нараспашку, а Алекса – Джеймс не видит, но знает – нет в кровати.

*

- Джеймс.

Джеймс открывает глаза: смотрит сонно на склонившегося над ним Алекса и не сразу понимает, что сон закончился. Он приподнимает голову и глядит на закрытое окно, а потом снова на Алекса.

- Как ты здесь оказался?

- Твоя мама впустила меня, - Алекс улыбается и кладет прохладную ладонь на лоб Джеймса.

Алекс улыбается, но что-то не так. Джеймс садится на кровати и трет глаза. Алекс бледный и как будто повзрослевший на несколько лет: в его взгляде добавилось что-то необъяснимо тяжелое, тяжелые тучи не заволокли яркие искры в глубине его глаз, но как будто спрятали – приберегли для чего-то другого. Джеймсу страшно прикоснуться к нему – Алекс выглядит туманным миражом из кошмарного сна.

- Смотри, я закончил наши талисманы.

Алекс достает из кармана аккуратные шнурки с болтающимися на них камнями. Джеймс восхищенно вздыхает – наконец-то у них будут самые настоящие талисманы дружбы – и стягивает с руки тот, который предназначался ему, с синим камнем.

- Как ты проделал такую дырку в камне?

Алекс качает головой и снова улыбается.

- Давай я лучше помогу тебе.

Алекс завязывает шнурок на шее Джеймса: холодный камешек падает в ложбинку между ключицами, заставляя вздрогнуть от холода. Джеймс склоняет голову к плечу Алекса и закрывает глаза.

От Алекса пахнет горькой травой, горелым деревом и клюквой. От Алекса пахнет лесом.

- Джеймс, - голос у Алекса вдруг становится тихим и очень серьезным. Он кладет твердую руку на плечо Джеймса, - я уйду сегодня.

- Надолго?

- Навсегда.

Джеймс вздрагивает под рукой: слова прошибают током и тревожно грохаются камнем на сердце. Джеймс стискивает зубы: у слова «навсегда» горький обжигающий вкус.

- Можно я пойду с тобой?

Алекс выдыхает – Джеймсу кажется, что облегченно – и рука на плече становится мягче.

- Нужно.

Алекс ложится вместе с Джеймсом на кровать и гладит его плечо; комната вдруг становится далекой и незнакомой: чужими кажутся постеры на стене, цветы в вазе – не больше, чем картинка из книжки, и не разглядеть уже названия групп на папиных виниловых пластинках, не взять больше в руки плюшевого пса. Нет больше этой комнаты и этой кровати. Ничего не остается, когда уходишь навсегда. Только Джеймс, Алекс, и холодные камни, облизанные лесной рекой – один на ключице, другой слушает пульс у запястья.

*

Воздух вечером холодный и колючий – Джеймс вдыхает полной грудью и чувствует, как к его легким острыми льдинками прилипает испуг. Джеймс останавливается на краю леса и прижимает ладонь к стволу дерева – ему кажется, что, если он сделает еще шаг, то назад дороги уже не будет. Алекс останавливается на пять с половиной шагов впереди и оборачивается.

- Джеймс, ну же.

Алекс останавливается на пять с половиной шагов впереди, а Джеймсу кажется, что между ними пропасть. На лицо Алекса падает глубокая тень от листьев, а глаза горят – он уже не пропущенная часть пейзажа, он его часть. Джеймс догоняет его – пересекает пять шагов в два и сжимает руку – ничто не должно разлучить их.
Дорога к реке кажется незнакомой, а лес совсем тихий, как будто замерший – Джеймсу приходится напрягать слух, чтобы услышать недалеко плеск воды. У их памятного камня Алекс останавливается и расцепляет руки – Джеймс боязливо вздрагивает и сжимает ладонь в кулак.

- Дальше тебе придется пойти одному, - голос у Алекса тихий-тихий, как шелест листьев.

- Почему?

- Потому что ты должен найти дорогу сам.

Алекс кладет ладонь на щеку Джеймса, стирает собравшуюся у уголка глаза слезинку и внимательно смотрит в глаза.

- А если я не смогу?

- Ты сможешь, - Алекс касается ключицы Джеймса, сжимает пальцами потеплевший от кожи камень, - я всегда рядом с тобой, ты помнишь?

- Я помню, - Джеймс кивает, но дрожать не перестает, цепляется за запястье Алекса, ищет его камень и крепко сжимает в ответ. – Ты найдешь меня?

- Я буду тебя ждать. Ты знаешь, куда идти, Джеймс. Ты уже был там тысячу раз в своих снах.

Алекс опускает руки и делает два шага назад.

- А теперь иди, - говорит он, - и не оборачивайся назад. Никогда не оборачивайся назад, Джеймс. За спиной правды нет.

За спиной правды нет. Джеймс делает первый шаг с тропы и сразу переходит на бег – за спиной у него остается дом, ореховое печенье, цветы за окном, девочка Эмили, на которой он пообещал жениться, когда ему было двенадцать, соседка миссис Брайт и ее рыжая кошка с порванным ухом. За спиной у Джеймса остается мама и ее тихие сказки перед сном, отец, его старые пластинки и запах масла из гаража. За спиной у Джеймса остается целая жизнь – он останавливается на мгновение, упирается руками в колени и пытается отдышаться. Воздух колючий и горький, он собирается в горле комом из слез. Джеймсу нестерпимо хочется обернуться, хочется вернуться назад, хочется забраться обратно в теплую постель и никогда – никогда больше – не смотреть в лес поздно вечером даже через окно. Но камень на ключицах обжигает тонкую кожу, и Джеймс идет вперед. Джеймс идет вперед и оставляет за спиной все, что было с ним до этого момента.
На сто тридцать пятом шаге воздух становиться мягче и теплее – Джеймс вдыхает полной грудью и отодвигает очередной кустарник. Вокруг такая темнота, что он не видит даже своих рук – колючие ветки то и дело цепляются к ногам, оставляют длинные белые царапины, под ботинками хрустят и ломаются листья, оставшиеся в лесу еще с прошлой осени. Джеймс вдыхает полной грудью – и ему кажется, что он знает, куда идти.

- Джеймс.

- Алекс?

Джеймс щурится в темноте, пытаясь разглядеть лицо Алекса, но прежде, чем ему это удается, он чувствует теплое прикосновение к своей руке. Ладонь к ладони и сплетенные вместе пальцы. Алекс обнимает его так крепко, что у Джеймса не получается вдохнуть – вокруг теперь только тепло рук и горько-сладкий запах трав. Джеймс сжимает футболку на спине Алекса, комкает ее в ладонях и не дышит – теперь они оба пахнут травой и холодом, теперь у обоих под кожей горький запах свободы.

- Теперь пойдем.

*

Дверь незнакомого дома оказывается очень тяжелой – им обоим приходится навалиться на нее, чтобы она открылась. В доме тепло и светло: у камина сохнет мокрая одежда и тяжелые ботинки, на дубовом столе лежат деревянные заготовки – Джеймс машинально трогает несколько пальцами и тут же одергивает руку. Мебели мало, а кровать больше похожа на огромное гнездо из вороха одеял и подушек. Весь дом - продолжение леса: здесь так же пахнет деревом и смятой травой, дождем и еще немного – клюквой и речной сыростью. Джеймс опасливо оглядывается, не отходя от двери.

- Тебе нужно познакомиться с ним, - Алекс снимает кеды и ставит их в сторону у двери – так, как будто делал уже тысячу раз.

- С кем?

Алекс поднимает на Джеймса озадаченный взгляд, а потом неуверенно ведет плечом.

- С ним. С Мастером.

- С Мастером? А имя у него есть?

- Какое из моих имен тебе хочется услышать?

Джеймс вжимается в дверь, впивается в нее пальцами и старается не смотреть. Человек – Мастер – появляется в доме узкой темной тенью и собирает себя из всего, что есть вокруг. Еще секунду назад его нигде не было – возможно, даже в этом мире не было – а теперь он поправляет угли в камине, скидывает рядом с подсохшей одеждой мокрый плащ, пахнущий ночью и страхом.

- Подойди ко мне, смелый мальчик, - у Мастера тихий и хриплый голос похожий на звук, который рождается ночью в самом сердце леса. - Я тебя не обижу.
Джеймс испытывал это чувство тысячу раз в своей жизни: поздно ночью, когда просыпался и не решался открыть глаза, боясь увидеть кого-то перед собой; в ванной перед сном, когда не поднимал голову от раковины, чтобы не заметить чужой силуэт в отражении зеркала; в саду вечером, когда чувствовал на своих плечах холодный ветер чужого взгляда и старался скорее забежать в дом. Забежать в дом и закрыть за собой дверь, взлететь на второй этаж и спрятаться под одеялом. Он испытывал это чувство уже тысячу раз, но теперь было поздно прятать глаза.

Джеймс делает шаг вперед – глубоко вдыхает – и делает еще несколько шагов. До Мастера всего семь шагов по скрипучим половицам, но Джеймс останавливается на шестом и поднимает глаза.

- Еще один. Последний, - Джеймс боится вдохнуть, но он видит, как Мастер улыбается – одними глазами – и отвечает на его улыбку.
Джеймс делает последний шаг, и Мастер ловит его – сжимает сильными пальцами плечо и крепко держит. Прикосновение оказывается неожиданно теплым – горячим – Мастер живой и настоящий, Джеймс слегка наклоняет голову к плечу и щекой чувствует жар крови под кожей.

- Останешься с нами выпить чай.

Джеймс не уверен, что это вопрос, но все равно кивает. Когда Мастер убирает руку, рядом сразу оказывается Алекс – родное мягкое тепло обхватывает дрожащие плечи, нежная улыбка касается плеча.

- Испугался, Джейми?

Джеймс отрицательно мотает головой, сжимает руку на руке Алекса.

- Испугался, - Джеймс сам удивляется, но ему кажется – соврать в этом доме невозможно.

- Я с тобой, ты помнишь?

*

- А который час?

Заканчивается третья чашка чая, и Джеймс почти перестает дрожать. Мастер улыбается – Джеймс почти успел привыкнуть и к этому – и щурит темные глаза на старые часы. Часы молчат как будто целую вечность – стрелки застыли на трех часах ночи.

- Время, - Мастер задумчиво прикрывает глаза на мгновение, прежде чем налить в чашку Джеймса еще чая, - разве оно имеет значение в такой компании?

Джеймс делает несколько глотков чая и решает, что, наверное, не имеет. В небольшой кухне посреди леса вообще мало что имеет значения: здесь одинаково хорошо получается говорить - даже о сущей ерунде – и молчать – прикрыв глаза, пока все трое неторопливо пьют чай, и всем кажется, что мысли у них общие.

*

Алекс первым начинает зевать – сонно жмурит глаза и все ниже склоняет голову над столом. И, прежде чем Мастер говорит: «Пора ложиться спать», Джеймс чувствует обжигающий страх, который сворачивается ядовитой змеей где-то на дне желудка. Джеймс не знает, что будет дальше, не знает, что ему теперь делать – за несколько часов он успел привыкнуть к кухне, чаю и запутанным разговорам о времени и лесе.

- Пора ложиться спать, - Мастер легко роняет на себя Алекса, подхватывает его на руки и уносит в комнату. Джеймсу с его места видно, как осторожно Мастер опускает Алекса на кровать, как он накрывает его сверху лохматым теплым пледом, и все это выглядит чертовски правильно. И сонный Алекс, и теплые прикосновения Мастера к его лбу.

Джеймс не двигается с места, и тогда Мастер возвращается обратно на кухню. Он опускается на колени перед Джеймсом и сжимает его руки в своих – от прикосновения снова становится горячо, и страх, не выдержав тепла, испаряется.

- Это мой лес, - тихо говорит Мастер и смотрит внимательно – глаза в глаза, - и все, что есть в этом лесу – тоже мое. Но я дам тебе один шанс: если ты хочешь, ты можешь уйти прямо сейчас и вернуться в свой дом, в свою постель, а я никогда не потревожу тебя – если это то, чего ты хочешь.

Сердце Джеймса замедляет ход и замирает – на одно мгновение, в которое Мастер целует его запястье.

- Или оставайся с нами. Оставайся в моем лесу навсегда.

Джеймс даже не думает: слово «остаюсь» ложиться на язык сладкой конфетой, но выговорить его нет сил. Джеймс сжимает пальцы Мастера в своих и кивает – едва заметно, но достаточно для того, чтобы вызвать улыбку.

- Тогда ложимся спать.

- Спокойной ночи, - рассеянно отвечает Джеймс, не поднимаясь с места.

*

Джеймс открывает глаза на рассвете: ему слишком жарко и хочется сбросить с себя одеяло. Он стягивает вниз плед и едва не вскрикивает, когда на постели вместо Мастера обнаруживается огромный черный волк. Рядом, зарывшись пальцами в шерсть, мирно спит Алекс - тихое дыхание и подрагивающие ресницы.

Джеймс неуверенно касается шеи волка – пальцы сами проваливаются в мягкую густую шерсть. Джеймс ведет ладонью до самой груди волка и вздрагивает, натыкаясь пальцами на камень. Он осторожно сжимает его пальцами и тянет к себе, чтобы разглядеть – камень оказывается абсолютно черным, без единого пятнышка, но таким же круглым, облизанным рекой со всех сторон. Джеймс разжимает пальцы, ложится рядом – от бока волка тепло и сонно – и закрывает глаза.

*

Рассвет срывается с деревьев разбуженными птицами – машет крыльями и стирает синеву ночи.

Сердце леса продолжает спать.

Сердце леса наконец обрело покой.

@темы: тексты, пожалуйста, не плачь, чай из роз

---

Название: Поцелуи
Автор:  чайная роза
Бета: Алекс Кфир
Фэндом: X-men ай гесс
Персонажи: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавьер
Рейтинг: PG-13 чтоооо
Жанры: романс, флафф
Размер: мини, ~2100
Статус: закончен
Предупреждения: AU, школа, Эрик - преподаватель, Чарльз - ученик. Кроме того, AU достаточно специфическое и написано одному конкретному человеку, который в курсе всех особенностей, так что есть вероятность, что что-то будет не очень понятно (мне жаль (не очень) )
Саммари: Поцелуи, которые ожогами остаются на коже, знаменуют начало или завершение этапа, не дают спать по ночам и тревожат впечатлительное подростковое воображение. Рука, лоб, губы, шея.
Чем выше любовь, тем ниже поцелуи
От автора: Лучшему человеку на свете, Дану.

oh, i love u so

У Чарльза ничего не выходит.

Ничего не выходит в понедельник – Чарльз напрочь забывает про контрольную; ничего не выходит во вторник – Чарльз стоит над разбитой камерой и умоляет время повернуться вспять; ничего не выходит в среду – Чарльз засыпает прямо за домашним заданием и просыпается в одиннадцать, когда лучше бы уже не просыпаться; ничего не выходит ни в четверг, ни в пятницу, в выходные никто не зовет его на вечеринку, у Хэнка находятся другие дела и даже солнце не показывается из-за туч.

У Чарльза совсем ничего не выходит.

Поэтому Чарльз не ждет ничего хорошего от воскресных вечерних занятий с мистером Леншерром. Он едва заставляет себя подняться с кровати – груз неудачной недели сдавливает плечи – и чувствует себя при этом крошечным и несчастным. На столе остались лежать наспех собранные осколки камеры, раскрытые тетради с цветочными кляксами на полях, рассыпанный чай и угольки недовольства жизнью, оставляющие за собой длинные черные полосы.

Неудача притягивает неудачу, тьма – тьму: Чарльз бредет по Академии и из каждого угла на него смотрят страхи прошлых лет. Вот наивный семилетний испуг: острые зубы и длинные когтистые лапы, шерсть – сама тьма, стоит только тронуть и пропадешь навсегда; вот тринадцатилетний комок в горле: толчки в спину и один за партой – «телепатов никто не любит» - как приговор; вот семнадцать: и самое страшное вместо «добрый вечер» выдохнуть дрожащее «я вас люблю».

У Чарльза совсем ничего не выходит.

Он сбивается семнадцать раз, когда пытается ответить на вопрос мистера Леншерра, забывает элементарные вещи и даже ручка отказывается работать – Чарльз упрямо поджимает губы. В груди болит от сдерживаемых слез, Чарльзу стыдно и горячо в щеках, он старается сосредоточиться на датах, но глаза застилает мутная пелена. Чарльз сводит брови и упрямо выводит слова; он так увлекается этой борьбой с самим собой, что почти вскрикивает, когда мистер Леншерр накрывает его ладонь своей.

- Что с тобой, Чарльз?

Чарльз боится поднять взгляд. Пальцы у мистера Леншерра (ласковый звоночек сознания – у Эрика) сухие и горячие.

- Не можешь сосредоточиться? Что с тобой творится?

Чарльз осторожно ведет плечом – ничего, мол, не творится, а внутри у него в одно мгновение рушатся разом все бастионы уговоров (забраться с головой под одеяло, повторять как мантру: «Ты не можешь быть влюблен в преподавателя»). Мистер Леншерр (едва дыша – Эрик) кладет ладонь Чарльзу на щеку. Чарльз закрывает глаза и старается не раствориться в этом прикосновении совсем: понедельник и контрольная кажутся сейчас такими далекими, такими ненастоящими и глупыми, точно так же как разбитая камера и плохие оценки. Все перестает иметь значение, кроме теплой руки, которая лежит – или держит? – на лице Чарльза. Чарльз вздыхает – все его мысли сейчас в густом тумане – поворачивает голову и прижимается губами к ладони Эрика. Перекрыть поцелуем линию жизни, вдохнуть запах дерева и чернил.

Чарльз распахивает глаза. Чарльз надеется, что это один из тех снов, что приходят под утро и ощущаются острее реальности. Чарльз надеется – но зря.

Чарльз бормочет: «Я не…», - поймать губами воздух, вскочить со стула, оттолкнув от себя теплую ладонь, - «хотел». Выбежать из кабинета – не больше семи секунд, до комнаты, под одеяло – еще три с половиной минуты и ушибленная нога.

Под одеялом – последний оплот безопасности – Чарльз переводит дыхание. В кабинете остались тетрадь и учебник, коричневая сумка с потертыми карманами – за ней точно придется вернуться. Чарльз жмурится – ему отчаянно хочется провалиться под землю от стыда. Чарльз жмурится и в голове невольно всплывают запах дерева и чернил, а губам еще тепло от прикосновения.

Чарльз выдыхает и расслабляет веки – завтра новая неделя.

*

Чарльз болеет.

Вокруг сверкает своими волшебными огнями Рождество, а Чарльз дрожит, забравшись под три одеяла. Окна Академии горят теплыми огнями гирлянд, внутри пахнет хвоей, горячим шоколадом, нетерпеливым ожиданием каникул, а Чарльз второй день проводит в полудреме, подложив под голову книгу. В его комнате пахнет лекарствами, чаем с лимоном, клюквой (забегал Хэнк, принес сироп) и старыми пыльными книгами. Внушительная стопка стоит прямо у его кровати, две упали на пол, одна – раскрытая, корешком вверх – лежит на подоконнике. Чарльз лениво стягивает последнюю, начинает читать, но быстро теряет суть повествования и, когда засыпает, ему снятся причудливые сны с налетом истории цвета охры.

В первый день каникул Академия оживает – шумит, движется, поднимает суету и гомон; проносится по коридорам сотня пар ног, перекрикиваются сотни разных голосов («Напишешь мне на каникулах? – Обязательно»), но уже к вечеру никого не остается и коридоры наполняются тишиной. Уезжает Хэнк, и в комнате Чарльза становится совсем холодно. Чуть позже на кухне Чарльз встречает мистера Хоулетта.

- Болеешь, значит? – мистер Хоулетт всегда хмурит брови.

Чарльз кивает, натягивает рукава свитера на пальцы, гипнотизирует взглядом чайник и старается не смотреть на преподавателя. Им обоим неловко в просторной кухне наедине, они стараются минимально задевать друг друга, но постоянно сталкиваются.

- Ну, не болей, – они оба выдыхают облегченно, когда мистер Хоулетт заканчивает со своим кофе и уходит.

Чарльз остается один. На кухне все тоже наряжено к Рождеству: висят на стенах гирлянды и праздничная мишура, в углу притаилась маленькая искусственная елка, приклеена на окно чья-то одинокая бумажная снежинка. Чарльз тушит свет и включает все гирлянды сразу: кухня сразу становится маленькой и очень уютной, вместо стен – тихое звездное небо. Чарльз садится под окном – спину греет спрятанная в стене батарея, а искусственное деревце обманчиво пахнет хвоей и тоже горит – от гирлянды на лицо и руки ложатся разноцветные пятна.

Чарльз закрывает глаза – всего на секунду.

- Почему ты сидишь на полу?

Когда Чарльз просыпается, свет в кухне горит и приходится зажмуриться, потому что глазам больно от яркого света.

- Чарльз.

Чарльз пытается вырваться из сна, но ничего не выходит – по всему телу разлит ужасный тяжелый жар. Чарльзу хочется лечь, спрятаться под одеяло, стащить с подоконника одну из книг – от окна тянет свежим воздухом, но не вздохнуть – и проспать до утра. Чарльз вздыхает – на щеках тяжесть чужих рук, пахнет деревом и сладким кофе.

- У тебя жар, Чарльз.

Голос звучит будто из-под толщи воды – вот почему так тяжело дышать. Чарльз протягивает вперед руку, хватается за плечо – вынырнуть бы, вздохнуть бы – но расстояние в четверть метра кажется непреодолимым. Чарльз чувствует прохладные губы на своем лбу, на виске – запах становится сильнее: дерево, кофе и холодный снежный воздух. Еще один поцелуй – от них становится легче, Чарльз тянется вперед.

- Спи.

И Чарльз засыпает.

Когда Чарльз открывает глаза, на часах пять сорок семь. Он долго смотрит в потолок: голова все еще кажется ему невероятно тяжелой, но дышится уже легче – Чарльз может вдохнуть полной грудью прохладный чистый воздух и перевернуться на бок, чтобы натянуть одеяло повыше, спрятать замерзший нос. В комнате темно и невероятно тихо – даже шумные часы Хэнка почему-то молчат. Чарльз спускает с постели босые ноги и чувствует, как все тело ужасно ломит – хуже этого только больное горло и горький сироп от кашля. Чарльз морщится и запивает лекарство водой – ставит стакан обратно на стол и замирает. Чарльз помнит, как ходил на кухню, но не помнит, как принес себе воду. Чарльз помнит, что выключал свет, но не помнит, чтобы выключал и гирлянды тоже. Чарльз помнит – запах хвои, несладкий чай с лимоном, мистер Хоулетт («Болеешь, да?»).

Для отступления несколько шагов, легкое одеяло вместо крепости – Чарльз возвращается в кровать и дрожит. Чарльз помнит – теплые губы, горячие ладони. Чарльз помнит.

Чарльз тянется к подоконнику – стащить книгу, прочитать три абзаца, провалиться в сладкий сон – но там пусто. Чарльз три раза обшаривает весь подоконник, не глядя, а потом выныривает из-под одеяла и еще раз убеждается в том, что книга пропала. Пропажа быстро обнаруживается на столе с заботливо вложенной закладкой: «С книгами так не обращаются». Чарльз читает записку сто и еще семь раз, а потом ему кажется, что он читает еще, но он просто повторяет ее в голове, обводя пальцами буквы.

Чарльз болеет.

В его комнате пахнет лекарствами, чаем с лимоном, деревом и кофе.

*

Чарльз ждет, что что-то произойдет в воскресенье.

После вечерних занятий – кто бы знал, что их не отменяют даже романтические отношения – Чарльз остается в кабинете Эрика до самой ночи. Он улыбается все три часа и двадцать четыре минуты и не может поверить, что на занятия этого человека не хотел просыпаться.

Когда они прощаются у порога, Чарльз чувствует, как его сердце бьется где-то в горле под кадыком. За окном поздняя, но очень теплая весна, еще немного и зацветут деревья в саду, Чарльз вспоминает об их нежном запахе, когда прикасается к руке Эрика – ждет два сердцебиения – и переплетает их пальцы.

- Я приду завтра?

- Я бы очень огорчился, если бы ты решил прогулять мое занятие.

Чарльз поджимает губы. Ему очень хочется расстроится: конечно, теперь момент безвозвратно испорчен, возможность упущена, а Эрик совершенно не разбирается в правилах этой игры. Ему очень хочется расстроиться, но Эрик обнимает его за плечи и целует в висок.

- Спокойной ночи, Чарльз.

- Хороших снов, мистер Леншерр.

Чарльз ждет, что что-то случится в среду.

Они проводят вечер вторник за разговорами, от которых Чарльзу жарко и нечем дышать. Он старается вести себя непринужденно, но у него дрожат руки, а во рту так сухо, что он серьезно опасается умереть от обезвоживания. Чарльз почти не спит этой ночью: он чувствует нетерпеливое ожидание, электричеством достающее его до самых кончиков пальцев. Чарльзу как будто снова девять, и, чтобы увидеть свой подарок на день рождения, приходится ждать до утра, но из-за этого не выходит ни спать, ни есть, и даже слова в книжке оказываются малопонятной белибердой.

Но в среду тоже ничего не происходит – они даже не видятся.

Ничего не происходит через неделю, и через полторы, и даже в ту ночь, когда Чарльз засыпает у Эрика на диване, а просыпается в его кровати.

Через две недели Чарльз устает ждать и решает, что романтические комедии недостаточно достоверный источник, чтобы строить по ним свою жизнь.

В пятницу Чарльз приносит в кабинет Эрика из кухни горячие печенья, завернув их в пергаментную бумагу.

- Стащил сладости до обеда?

- Накажешь меня? – Чарльз улыбается.

Чарльз улыбается, и это похоже на теплое весеннее солнце, которое лижет руки и греет совсем мягко, как будто боязливо. Чарльз улыбается – это похоже на летний рассвет и лиловое небо с пушистыми белыми островками облаков.

- Легко, – Эрик упирается в край стола.

Чарльз оказывается заперт между Эриком – шутливо нахмуренные брови и морщинки в уголках глаз – и столешницей, так что возможностей улизнуть не остается. Чарльз перестает улыбаться, когда Эрик поднимает руку и большим пальцем убирает остатки крошек с нижней губы.

Некоторые люди – открытая книга, бери да читай; загляни в глаза, прикоснись к запястью, ответь на улыбку и точно узнаешь, что человек думает, что чувствует, какого цвета тревога в его душе – для подобных фокусов телепатия совсем не нужна. Чарльз смотрит Эрику прямо в глаза и не имеет ни малейшего понятия, о чем сейчас его мысли.

Чарльз приоткрывает рот – дышать вдруг становится тяжело и нечем.

Эрик всегда случается, когда этого не ждешь: когда перестаешь замирать у двери, прислушиваясь к чужим шагам в коридоре, когда устаешь бороться со сном, дожидаясь его в кабинете. Когда Чарльз забывает считать дни и максимально близкое расстояние между губами, Эрик вдруг наклоняется и целует его.

Чарльз закрывает глаза – запомнить, запечатлеть, оставить этот поцелуй глубоким шрамом на сердце. Когда Эрик касается его языка своим, Чарльз невольно вздрагивает и вцепляется пальцами в его плечи. От каждого прикосновения горячего языка Чарльз дрожит – его пробивает током и он старается не застонать, но выходит плохо. Целоваться с Эриком ужасно сложно – Чарльз забывает, что ему нужно дышать, отвечать на поцелуй и следить за сердцебиением, а помнить все это вместе кажется и вовсе невыполнимой задачей.

Когда Эрик отстраняется, Чарльз улыбается.

Улыбается и говорит:

- Больше похоже на поощрение.
И чувствует себя при этом самым последним дураком.

*

Утро все никак не начнется.

Чарльз просыпается снова и снова, оглядывает темную комнату и обманывает себя тем, что до утра еще далеко. Эрик каждый раз просыпается вместе с ним, одним движением притягивает ближе и заставляет снова провалиться в сон.

Сны Чарльза наполняются причудливыми образами: все вокруг горячее и нежно-бежевое, пахнет цветами и ранним летом. Чарльз чувствует прикосновения к своим плечам: теплые ладони скользят вверх от локтей, пальцы ненадолго задерживаются у шеи, заставляют откинуть назад голову, зарываются в волосы с затылка – и исчезают.

Когда Чарльз снова – наконец – просыпается, шторы раздвинуты и в окно смело светит яркое майское солнце: освещает комнату, вылизывает теплым языком голую спину, забивается в щели и нагревает паркет. Чарльз раскидывает руки в стороны и вытягивается во весь рост – Эрика уже нет. Чарльз притягивает к себе его подушку, утыкается в нее носом, закрывает глаза поплотнее – от наволочки пахнет солнцем и кожей Эрика.

- Все еще спишь?

Чарльз отрицательно мотает головой, но глаз не открывает – ему нравится додумывать реальность самому. Вот на письменный стол легла темная тень от шторы, в углу у шкафа притаилось солнце, чтобы согреть чьи-то щиколотки, вот Эрик – Чарльз улыбается – вышел из душа и пахнет деревом и мятой, стряхивает с волос мокрые капли и – пожалуйста – улыбается. Эрик садится на кровать, она проседает под его тяжестью, но Чарльз остается неподвижным.

Чарльз чувствует себя совсем беззащитным, когда Эрик проводит пальцами по его позвоночнику, останавливается на пояснице и прижимает широкую ладонь к теплой коже. Чарльз чувствует, как внутри разливается тепло тысячи майских солнц, когда Эрик проделывает этот же путь губами. Поцелуй в шею – Чарльз вздрагивает и сводит вместе лопатки. Эрик останавливается на пояснице, прижимается к ней щекой – Чарльзу тяжело даже вдохнуть, но он вытягивает руку и переплетает их пальцы.

- С добрым утром, Чарльз.

Чарльз улыбается и переворачивается на спину.

Утро только начинается, а впереди еще – долгий и теплый день.

@темы: тексты, чай из роз, из-за этого ты не спишь

---

Эй, ребят, слышали шутку? Заходит как-то параноидальный шизофреник в ЗФБ...

---

Название: 2-1-4-7-8-2
Автор:  чайная роза
Бета: нет
Фэндом: X-men: First class
Персонажи: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавьер
Рейтинг: NC-17
Жанры: романс, флафф
Размер: мини, ~3000 слов
Статус: закончен
Примечания: В день рождения Джека.
Саммари: ну там циферки на руке кек

примите ваше лекарство, мистер Леншерр

Эрик просыпается среди ночи.

Его кошмары просыпаются вместе с ним.

Его кошмары не прогнать рассветом, не испугать бодрствованием, от них не избавиться, если ты еще живешь. Его кошмары плотно прилипли к рукам, проникли под кожу и поселились в вечноноющем правом виске, оставив дверь на предплечье.

Эрик всматривается в темноте в свою руку и ему кажется, что он видит, хотя на самом деле он просто знает. Знает каждую цифру, каждый интервал, он точно знает, как выглядят его кошмары.
Эрик засыпает.

Его кошмары – нет.
***

Два.

Чарльз считает, что все кошмары проходят на свежем воздухе, Чарльз считает, что им нужно больше времени проводить вместе, Чарльз считает, что Эрику нужно больше отдыхать. Эрик хочет узнать, почему отдыхать необходимо именно на газоне. Эрик находил себя в разных местах: в пыли и в грязи, сдавленным, раненным, погибающим, но не погибшим; в шелке и роскоши, королем жизни, шикарным и шикующим; Эрик первый раз находит себя на пыльном пледе посреди влажной травы. Эрик первый раз находит в себе ощущение томительного волнения, когда Чарльз ложится рядом и касается плечом, и первый раз не находит слов, когда Чарльз шепчет в висок: «Большая медведица».

Звездный небосвод обступает со всех сторон, кажется: полежать так еще немного и кроме неба и звезд ничего не останется, кажется: они одни во всей Вселенной, они и Большая медведица. Эрик называет это бездной, Чарльз – звездным одеялом. Чарльз берет Эрика за руку и чертит его пальцами в воздухе созвездие, шепчет в ухо: «Семь звезд, самая яркая Алиот», и Эрик готов поклясться, если бы ему было чем, что в жизни не слышал ничего сексуальнее.

- Не очень похоже на медведицу, - Эрик поворачивает голову в сторону Чарльза.

- Не очень, - Чарльз осторожно проводит пальцами по щеке Эрика и улыбается.

Чарльз обожает эти мгновения до поцелуя, он бережет их, чтобы вспоминать перед смертью, но сам нетерпеливо сокращает их до трех секунд. Одна – Чарльз улыбается, две – Чарльз закрывает глаза, три – Эрик целует прямо в улыбку, крадет ее бесстыдно. У него внутри – своя бездна, но для улыбок Чарльза он находит место получше: под подбородком, когда Чарльз утыкается туда и смеется, в волосах, когда Чарльз достает оттуда траву, в ладони – почти ожег.

- Теперь ты должен мне свидание.

- А это было свидание? – Эрик водит сорванной травинкой по носу Чарльза, испытывает его терпение.

- Мы разговаривали. Проводили время вместе. И целовались. Свидание, определенно, - Чарльз морщит нос, но терпит.


- Королева раньше могла делать только один шаг по диагонали. И тогда она была не королевой, а премьер-министром, - Чарльз гладит пальцами ножку бокала и смотрит на доску, стараясь сосредоточиться на игре.

- Какой умный премьер-министр, - Эрик усмехается и забирает с доски Чарльзова короля. – Иначе пришлось бы сидеть с тобой за доской всю ночь.

Чарльз смеется – его смех отзывается уютным треском в камине, Чарльз разводит руками – его руки буквально созданы для объятий, Чарльз улыбается – его улыбка стреляет навылет.

- Думаю, что долг я отдал, так что могу идти спать с чистой совестью, - Эрик ухмыляется и поднимается с кресла – идеальный от волос до ботинок, когда он опирается локтем о стену, Чарльзу хочется обратить его в камень и запечатлеть это великолепие в мраморе.

- Это было свидание?

- Мы разговаривали. Проводили время вместе. И… - Эрик наклоняется и кладет ладонь на щеку Чарльза, целует его растерянные губы и улыбается взглядом в распахнутые голубые глаза, - целовались. Я ничего не забыл?
***
Один.

Они переходят черту.

Вчера они смеются за партией в шахматы, а потом Эрик гладит бедро Чарльза, и его глаза вдруг наливаются свинцом, а сегодня Чарльз прижимает ладонь Эрика к щеке и шепчет молитвой: «Пожалуйста, останься на ночь». Вчера Эрик почти не целует Чарльза в губы, а сегодня целует так, что становится больно, сжимает подбородок и смотрит жадно, как будто боится, что кто-то другой успел прикоснуться.

Эрик ведет тонкую линию по обнаженному животу Чарльза: тонкий пунктир самым краем ногтя, а потом толстая полоса грубоватой подушечкой пальца, которая обрывается у сердца. Жизнь до – тонкий пунктир, недорисованная картина, недостроенное здание, жизнь после – толстая линия, необходимость, воздух.

Эрик вспоминает, что такое быть нежным: он остается в постели после секса, он целует Чарльза в плечо, он зарывается носом в висок. Эрик вспоминает, что такое быть заботливым: он поправляет одеяло, он гладит пальцами оставленные красные пятна, он говорит: «Добрых снов тебе и твоей большой медведице». Эрик вспоминает, что такое быть настоящим: он хрипло смеется над шутками Чарльза, он ерошит его волосы, он позволяет целовать себя столько раз, сколько Ксавьеру хочется.

И только одну единственную вещь Эрик узнает – он узнает, что такое любить: сжимать руки в кулаки от желания обнять, злиться от чужих взглядов, метаться по комнате в ночи вне его кровати, думать, слушать, видеть, чувствовать, желать.

Эрик ведет тонкую линию по правой ключице Чарльза и останавливается, целуя уязвимую впадинку. Ему нравится думать, что он может сломать Чарльза голыми руками, если ему захочется; ему нравится знать, что он никогда не сможет причинить ему вред. Эрик ведет толстую линию по левой ключице.
Тонкая линия – мягкая дрема, навеянная осторожными прикосновениями Эрика, легкая усталость, закрывающая тяжелые веки, толстая линия – крепкий сон и прохлада ранней осени, пушистое одеяло, накрывающее плечи. И между ними уязвимо-ненастоящее, тонкая грань между сном и реальностью:

- Я люблю тебя, Чарльз.

***
Четыре.

Эрик прижимает Чарльза к стене в коридоре. Чарльз мокрый от пота после тренировки, и Эрик наклоняется и слизывает каплю с его шеи. Чарльз чувствует себя загнанной в угол дичью. Эрик ловит его запястья и прижимает их к стене. Чарльзу становится тяжело дышать.

*
Эрик обнимает Чарльза сзади на кухне, он ведет по его рукам притворно нежно, обнимает его за талию, а потом больно кусает в шею. Тумбочка в кухне скрипит безбожно, и им еще повезло, что Эрик успевает ловить летящие на пол ножи.

*

Эрик делает воду во время утреннего душа чуть теплее, он практически рычит: «Я помогу тебе», и Чарльз знает, что это не предложение. Чарльз чувствует уверенную хватку на своем затылке, Чарльз чувствует сильную руку на своем бедре, Чарльз чувствует Эрика.

*

Чарльз может считаться последним романтиком или глупым консерватором, но его сердце каждый раз особенно быстро бьется, когда они с Эриком в одной постели. Эрик прижимает запястья Чарльза к подушке и долго смотрит в глаза: ему нравится контролировать ситуацию, нравится быть сверху, ему нравится, как Чарльз дергает руками и вздыхает, когда высвободиться не удается. Эрику нравится, как Чарльз замирает: всего мгновение между восхитительной покорностью и мелкой дрожью во всем теле – это Эрик ведет широкой ладонью от плеч к животу. Эрику нравится, как Чарльз кусает губу и вскидывается: в помутневших глазах отблеск испуга – это Эрик сильнее сжимает руки на запястьях. Эрику нравится, как Чарльз вскрикивает: откидывает назад голову и наивно подставляет голую шею – это Эрик кусает его.

Чарльз, с его мечтами о мире во всем мире; Чарльз, с его глубокими голубыми глазами и мягким шепотом; Чарльз, с его детскими веснушками на носу и неприлично красными губами; Чарльз и его мягкая дипломатия делают из Эрика зверя. Чарльз заставляет Эрика быть еще более нетерпеливым, чем обычно: спущенных до колен брюк и белья хватает, чтобы потереться возбужденным членом о бедро Чарльза и оставить на нем влажный след. Каждый раз, когда они занимаются сексом, Эрик чувствует себя преступником, покусившимся на святыню: Чарльз всегда так неподдельно ахает, так раздвигает ноги, как будто всю жизнь до этого занимался любовью исключительно в мелодрамах. Чарльз заставляет Эрика быть еще более грубым, чем обычно: он впивается пальцами в ягодицы и пьянеет от мысли, что завтра там останутся следы.

Эрик касается раскрытой ладонью покрасневших сосков и ведет выше, останавливаясь на горле Чарльза. Эрику нравится контролировать все: нравится вырывать громкие стоны, нравится командовать: «Не закрывай глаза», нравится контролировать дыхание Ксавьера. От ощущения безграничной власти Эрик сходит с ума: он даже почти не стонет, только рычит, срываясь на хриплые вздохи; он почти не целует, только кусает нежную кожу, оставляя отметины; он почти не ласкает, только шарит ненасытными руками по телу, как будто стремясь еще раз утвердить свое право на него.

- Ты рычишь, - шепчет Чарльз и облизывает пересохшие губы. У Чарльза растрепались волосы, и румянец на его щеках такой же яркий, как и губы, а под подбородком еще алеют поцелуи-укусы, и от всего этого Эрик рычит еще сильнее.

Эрик всегда дает Чарльзу кончить первым, всегда дает время успокоиться, а потом наслаждается тем, как он выгибается и кричит, слишком чувствительный после оргазма.

Эрик всегда успокаивает Чарльза после секса: целует его в лоб и висок, прячет в своих объятиях и приносит лимонад. Не то, чтобы Эрик был джентльменом, просто Чарльз, с его трогательной улыбкой; Чарльз, с его частым дыханием; Чарльз и его поцелуи в ладонь всегда умели успокоить зверя внутри.

***
Семь.

Чарльз обещал не использовать телепатию без разрешения. Чарльз обещал, и он исполняет, но когда они спят в одной постели – это совсем другое дело; это не телепатия, а просто общие сны.

Эрику снятся красные сны.

Кровь окрашивает снег, кровь капает с рук, кровь запекается в волосах – ее уже никогда не вымыть полностью. Красный бросается в глаза на плакатах и рукавах солдат. От холода краснеют руки, и Эрик сжимает их в кулаки. Чарльз видит его еще совсем ребенком: у него маленькие ладони, напуганные светлые глаза, искусанные губы и упрямо нахмуренные брови. Чарльз видит его еще совсем ребенком, но внутри от ребенка ничего не осталось. Эрик ломает все, что видит: ворота, замки и людей – он отшвыривает их как игрушки, бросает в снег и даже не оборачивается. Эрик идет вперед и оставляет за собой красный след.

Эрику снятся оранжевые сны.

В комнате тесно и душно. Эрик чувствует рядом дыхание матери и старается смотреть только в пол: из-за света свечей дерево кажется оранжевым, где-то из ржавого крана капает вода. Эрик сглатывает и закрывает глаза. Эрик не может сосредоточиться, он боится, что его вера недостаточно крепка, его вера не приносит плоды, его вера не делает ничего лучше. Эрик вспоминает рыжую девочку у сожженной синагоги, Эрик вспоминает тлеющие угли. Эрик не может сосредоточиться. Эрик закрывает глаза и перед глазами у него оранжевый свет от свечей.

Эрику сняться желтые сны.

Солнце слепит глаза, сушит горло и заставляет рубашку прилипать к спине – Эрик толкает дверь бара и заходит внутрь. Солнце приветливо улыбается через тонкие стекла, в баре уютно: играет паршивая музыка, наливают паршивое пойло, на стене висит ружье. Эрик садится за стойку, и бармен в дурацкой желтой рубашке наливает ему выпить. Говорят, нет места лучше дома, говорят, дом – там, где твое сердце. У Эрика нет ни дома, ни сердца, так что он не знает ничего лучше, чем смотреть как солнце бьет в стекло и окрашивает напиток в желтый.

Эрику снятся зеленые сны.

Вокруг дома Чарльза сплошь зелень: трава, деревья и даже на горизонте видна только такая же длинная полоса завораживающей зелени. Ближе к дому трава совсем светлая, ее сильнее сушит солнце, но она сильнее рвется вырасти снова; чем дальше от дверей, тем трава темнее. На линии горизонта возвышаются изумрудные деревья, хранящие землю под собой в сырости и темноте. Чарльз находит Эрика там. Эрик дышит быстро и загнанно, но все равно замирает и прислушивается, щуря глаза. Эрик - зверь, который ищет свою добычу. Эрик - зверь, который ищет свой дом. Эрик – зверь, который боится показаться на свету в светлой и свежей траве.

Эрику снятся голубые сны.

Эти сны заставляют Чарльза волноваться. Они все сплошь наполнены его глазами. Высокое голубое небо, раскинувшееся вокруг – глаза Чарльза. Глубокий океан, хранящий тайны под толщей воды – глаза Чарльза. Невинное горное озеро, чистое и холодное – глаза Чарльза. Снег на вершине гор, такой ослепительно белый, что даже кажется голубым – глаза Чарльза.

Эрику снятся синие сны.

Синий – это глубоко-глубоко под водой, куда уже не достает солнце, где, даже когда открываешь глаза, ничего не видно, где нет воздуха и не за что ухватиться. Синий – это разверзнувшаяся бездна неба с звездами-клыками и прилипшими облаками. Синий – это невесомость. Эрик не боится падать. Эрик раскидывает руки. Эрик закрывает глаза. Эрик задерживает дыхание и – ждет. Эрик ждет, когда синий поглотит его.

Эрику снятся фиолетовые сны.

Чарльз ходит по фиолетовым снам и понимает, что вся жизнь Эрика – это длинный лиловый коридор. Фиолетовая тоска стекает по стенам и ложится на фиолетовый пол – все в этом доме полнится отчаянием. Чарльз находит Эрика у окна. Чарльз берет его за руку. Чарльз говорит: «Я люблю фиолетовые облака. Фиолетовые – самые красивые».

***
Восемь.

Эрик возвращается в особняк в одиннадцать.

Чарльз слышит, как хлопает дверь в соседнюю комнату, и понимает, что сегодня им не провести вечер вместе. Чарльз прижимается затылком к стене, разделяющей их, и уговаривает себя не лезть в голову Эрика. Чарльз считает до восьми: один – он закрывает глаза, два – комкает в руках простынь, три – глубоко вздыхает, четыре – открывает глаза, пять – встает к кровати, шесть – делает шаг вперед, семь – хлопает дверь, восемь – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в полночь.

Чарльз слышит, как в коридоре бьют часы, и как их бой прерывается хлопаньем тяжелой двери. Эрик дергает дверь так сильно, что ее почти срывает с петель. Чарльз слышит, с каким грохотом Эрик отодвигает стул, но ему хватает силы воли, чтобы не применять способности. Чарльз считает до семи: один – он прижимается лопатками к стене, два – глубоко вздыхает, три – прикасается к ручке, четыре – хлопает дверью, пять - делает шаг по коридору, шесть – замирает у двери в нерешительности, семь – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в час.

Чарльз слышит, как шаги Эрика по лестнице отзываются громом по всему дому. Чарльз чувствует, что все металлические предметы как будто вибрируют, настраиваясь на один раздраженный тон. Чарльз слышит, как стул в комнате Эрика опрокидывается и ударяется об пол. Чарльз считает до шести: один – он застегивает рубашку, два – подходит к двери, три – замирает, прежде чем повернуть ручку, четыре – шагает в комнату, пять – ставит стул обратно, шесть – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в два.

Чарльз не слышит, как Эрик заходит в особняк, не слышит, как он закрывает дверь в комнату, зато он слышит, как падает на пол книжный шкаф. Он слышит, как с грохотом валяться с полок книги, как за книгами летят и сами полки. Чарльз считает до пяти: один – он закатывает рукава рубашки, два – громко вздыхает, три – преодолевает расстояние между комнатами в несколько шагов, четыре – шагает в комнату, пять – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в три.

Чарльз ждет его, затаившись у своих дверей. Чарльз пытается обмануть себя, держа на коленях книжку, но его разум занят только тем, чтобы выслушивать шаги Эрика в коридоре. Чарльз слышит их, непривычно медленные, слишком тяжелые. Эрик шаркает ногой, как будто ему тяжело ее поднять, и Чарльз слышит, что он глухо рычит, прежде чем открыть дверь. Чарльз считает до четырех: один – он вскакивает с кресла, два – кидается к полке за аптечкой, три – распахивает дверь, четыре – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в четыре.

Чарльз дремлет в своем кресле, по-детски прижав ладони к щеке, но сразу просыпается, когда слышит, как хлопает дверь. Чарльз слышит, как шагает Эрик, Чарльз чувствует, как за ним плетется мрак. Чарльз считает до трех: один – стаскивает с кресла мягкий плед, два – накидывает его на плечи, три – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в пять.

Чарльз боится, что однажды Эрик не вернется совсем. Чарльз боится, что он уйдет навсегда. Чарльз боится, что мрак поглотит его. Чарльз боится так сильно, что, когда в коридоре звучат шаги Эрика, он считает всего лишь до двух: один – выбегает в коридор, два – говорит «привет».

Эрик возвращается в особняк в шесть.

Эрик прикрывает дверь в комнату Чарльза и садится к нему на кровать. Он жесткой ладонью убирает прядь со лба, и Чарльз открывает глаза. Чарльз считает до одного:

Один –

- Привет. Снова не в духе? – теплые ладони ложатся на шею и утягивают на подушку рядом с собой.

Эрик закрывает глаза.

Эрик возвращается в особняк.

***
Два.

Эрик не думает, что любовь – это подарок, благословение или похожая ерунда. Эрик считает, что свою любовь он заслужил кровью и потом, и поэтому она принадлежит ему вся без остатка. Любовь Эрика наблюдательна: она следит из каждого угла за Чарльзом, не растрачивает ли он зря свои улыбки, не отламывает ли впустую кусочки сердца, не отдает ли слишком много. Любовь Эрика требовательна: она подсчитывает каждую проведенную минуту месте и каждую – врозь, она жадничает и ворует блеск глаз Чарльза. Любовь Эрика решительна: она давит, прижимает, стискивает, ложится тяжелой металлической плитой на грудь и смотрит в глаза. Любовь Эрика неуклюжа: она научилась ходить слишком поздно, чтобы быть похожей на чью-либо другую любовь.

Эрик усаживает Чарльза к себе на колени и кладет руку на бедро.

- Поклянись мне, - Эрик серьезно заглядывает в глаза Чарльза.

- В верности? – Чарльз смеется и проводит кончиком пальца по спинке носа Эрика.

- Поклянись, что всегда будешь любить меня.

Эрик сжимает плечи Чарльза и сильно стискивает их, будто боясь упустить. Чарльз обхватывает лицо Эрика ладонями и прижимается лбом к его лбу, ему нравится быть так близко, что их дыхание сливается в одно, ему нравится быть так близко, что улыбка ощущается физически. Чарльз убирает руку Эрика со своего плеча и прижимает к своей груди.

- Я клянусь.

*

Эрик не говорит «я люблю тебя», Эрик не устраивает им романтические свидания, и когда Чарльз говорит ему о любви – он может только слушать. Эрик был бы самым плохим героем для романа, но однажды утром, лежа рядом с Чарльзом в постели, он надевает ему на палец кольцо.

- Я не обещаю быть добрым. Я не обещаю однажды разделить твои планы, - Эрик осторожно тянет на себя руку Чарльза и целует в ладонь. – Но я клянусь любить тебя до самой смерти и несколько лет после.

***

Эрик просыпается среди ночи.

Его кошмары черными демонами спят на его руке.

Эрик поправляет одеяло и засыпает.

Его счастье спит рядом с ним.

@темы: тексты, чай из роз, из-за этого ты не спишь

---

Close to you

Джек не любит Нью-Йорк, не любит Таймс-сквер, ему все равно какие новости в свежем Нью-Йорк Таймс; его тошнит от воскресных выпусков газет и соленых крендельков. Джек говорит на английском с акцентом и копит деньги на собственный дом с красной крышей и белоснежными стенами. До этого дома ему осталось всего пара тысяч шагов – пересечь площадь, свернуть на Бродвей, и он уже готов вдохнуть запах свежей краски. Он делает тысяча тридцать седьмой шаг и останавливается.

- Вам помочь, мисс?

На пересечении Седьмой авеню и Бродвея Джек встретил Дороти: у Дороти голубое платье и туфельки с ремешком. Дороти останавливается прямо посреди улице и прижимает узкие ладони к земле, как будто пытаясь услышать нападение вражеской армии.

- Как вас зовут, мисс?

- Дороти.

У Дороти глаза цвета неба, а губы цвета любви, она улыбается, и Джек ждет, что через асфальт пробьются цветы. В ближайший час он узнает, что Дороти обожает Нью-Йорк, мечтает, - как банально, - петь на Бродвее и продает соленые крендельки с восьми до восьми. Джек узнает, что она родилась в Алабаме, что жемчуг на ее запястье – фальшивый, что она любит шоколад и родную сестру, которая осталась далеко. Дороти болтает без умолку, а Джек внезапно узнает, что на тысяча тридцать седьмом шаге к своей мечте от встретился с преградой, которую не хочет преодолевать.

- Что ты делала там, на земле? – Джек прислоняется бедрами к перилам и смотрит на Дороти с мягким прищуром – от работы на фабрике у него испортилось зрение, и к двадцати восьми у глаз начали собираться маленькие лучики морщин.

- Просто слушала музыку.

Джек выходит победителем в номинации по ироничному вскидывании брови, но Дороти не выглядит уязвленной. Она поводит тонким плечом и цепляет пальцами браслет, когда она уходит далеко вперед, ее голубое платье сливается с цветом неба, и Джеку кажется, что она вот-вот превратится в птицу и исчезнет, поэтому он догоняет ее и берет за руку. Он хочет быть нежным (как будто первый раз брать на руки ребенка): его большой палец проходится по ее тонкому запястью, касается пальцами слишком идеально ровных для настоящего жемчуга бусин, - и он клянется, о, он клянется, что однажды купит ей самый красивый жемчуг на свете. Он спрашивает: «Прогуляешься со мной этой ночью?», и она говорит: «Да», и ее губы слегка приоткрываются и растягиваются в улыбке, и Джек влюблен в то, как она говорит это «да», как она улыбается и как заправляет прядь огненных волос за ухо.

- Ты должен идти за мной, хорошо?

Джек не из тех парней, которые слушаются своих девчонок: он курит крепкие сигареты и сплевывает себе под ноги, он вытирает кровь и сажу с рук о брюки, он засовывает пальцы в карманы брюк и щурится, становясь похож на ковбоя с постера. Джек не из тех парней, которые умеют говорить о любви или касаться так нежно, что время плавится, но ему хочется быть мягким здесь и сейчас, поэтому Джек слушается – и идет туда, куда хочет идти Дороти.

Они проводят ночь под звездами, и если бы Джек знал, он бы сказал, что это идеальная романтическая ночь, но он не знает, так что он просто отдает Дороти свою куртку, и легонько щелкает ее пальцем по вздернутому носу, когда она высовывает его из-под воротника. Джек не знает наверняка, но ему кажется, что когда Дороти так заливисто смеется на небе зажигаются новые звезды, просыпаются вселенные, стряхивает с себя сияющую пыль Млечный путь и ускоряют движение спутники. Когда Дороти кладет голову на плечо Джеку и позволяет провести грубыми пальцами по своей шее, Джек не знает наверняка, но ему кажется, что счастье пахнет ее духами.

*

Они проводят вместе четыре месяца, за которые пятнадцать раз могли бы поубивать друг друга, если бы не были так влюблены. Пятнадцать раз Джек сжимал ладонь Дороти так сильно, что мог сломать; пятнадцать раз Дороти плакала и шептала, захлебываясь вздохом и мечтая умереть именно в эту секунду, потому что хуже уже не будет; пятнадцать раз и еще тысячу миллионов они говорили друг другу: «я люблю тебя» и шли дальше. Джек обещает Дороти, что у них будет все, о чем она когда-либо могла мечтать, а Дороти три раза стучит каблуками об асфальт и смеется: «Конечно будет, только найдем Гудвина в конце дороги из желтого кирпича». Жизнь Джека – дорога из обычных кирпичей, просто Дороти идет рядом и с подола ее платья падает желтая пыльца счастья – дороже любого золота.

Они проводят вместе четыре месяца, а зимой начинается призыв, и Джек меняет широкие бежевые брюки на форму. Последнее, что помнит Джек: с неба падает снег и остается украшением на волосах и ресницах Дороти, хрупкие снежинки таят в ее слезах, а он от только и твердит ей о том, что бы она вернулась домой, иначе замерзнет. Он повторяет ей снова и снова, что любит ее, он гладит ее замерзшие плечи и умоляет хотя бы накинуть куртку. Она говорит ему, не ожидая ответа, срывается на крик и на шепот, всхлипывает и вскидывает голову – она обещает быть сильной.

Джек не знает о том, что Дороти бежит за машиной так долго, пока у ее красивых туфелек с ремешком не ломается каблук. Джек не знает, что потом она еще долго сидит на холодной земле Нью-Йорка в своем милом голубом платье и больше не слышит музыки. Джек не знает, что сколько бы она теперь не стучала каблуками по земле – она никогда не сможет вернуться домой, потому что ее дом остался в его руках.

*

Они встречаются через пять лет, а письма перестают получать через два года, так случается: война рушит все. Джек находит свою Дороти на сцене; находит ее точно такую же, как и оставил: в голубом платье, с ясными глазами и мягкой улыбкой. Дороти садится на край сцены и свешивает ноги. За пять лет Джек постарел на все двадцать: когда он обнимает ее и с шумным вздохом утыкается в плечо, Дороти считает на его виске седые волосы.

Джек узнает, что у Дороти своя квартира и хорошая работа, у Дороти поклонники и о ней пишут в Нью-Йорк Таймс, она - как банально - поет на Бродвее, но ничто из этого не делает ее счастливой. Джек узнает, что она считала его погибшим, а еще, что жемчуг на ее запястье – настоящий. Дороти говорит тихо и постоянно плачет, но Джек все равно узнает, что она по-прежнему его любит.

У Джека нет указательного пальца на левой руке, но его объятия остались такими же крепкими, как были. На самом деле, у Джека не осталось ничего, кроме этих объятий, но он все равно спрашивает: «Прогуляешься со мной этой ночью?», и Дороти смахивает слезу с щеки и говорит: «Да», и ее губы мягко приоткрываются и растягиваются в улыбке.

@темы: тексты, о, чай из роз

---

Про дома.

Спустись по длинной лестнице до конца и выйди на улицу, узкую настолько, чтобы можно было держаться за руки, идя по разным ее сторонам. Дыши. Нет ничего ужаснее нервного ожидания встречи, когда сердце клокочет в горле раненной птицей и с каждым шагом все сильнее, все выше, все чаще. Дыши. Проведи пальцами по желтой стене дома: сколько трещин скрывается за краской, сколько слоев штукатурки скрывают правду.

Есть люди-города: яркий свет глаз, душа нараспашку, беспокойные реки вен, быстрое течение жизни; заглядывай в окна, разгадывай тайны, ты найдешь все, что ищешь, ты встретишь всех, кого потерял.

Дыши. Проведи пальцами по желтой стене дома. Камни остывают быстро, уже в середине осени у этого дома холодно даже стоять. Но в подъезде всегда теплее: тусклый свет лампочки, наверху кто-то хлопнул дверью, из коридора пахнет так же, как от его зимней куртки. Дыши. Поздоровайся с вахтершой, отметься в журнале, цифры его квартиры, как оставленные на прощание белые цветы – запомнились чем-то светлым.

Есть люди-дома: ты можешь видеть только теплый свет лампы из окна, ты никогда ничего не узнаешь, если у тебя нет ключа или волшебного позывного, ты никогда не разгадаешь ни одной загадки, если твое «это я» не узнают с другой стороны.

Спустя тридцать встреч и тринадцать телефонных звонков ничего не меняется – ты просто запоминаешь дорогу до его дома, а твои пальцы все так же дрожат. Дыши.

Есть люди-города: со всеми одинаково милы, кем-то нелюбимы, кем-то обожаемы, на их вокзалы ежегодно приезжают тысячи людей, остаются на неделю, на месяц, навсегда.

Все меняется, когда дверь открыта. Дверь открыта, а на пороге он, а на нем – улыбка. Лучшая из всех, что ты видел в мире, улыбка. Из кухни пахнет его руками, запах запомнился быстро, как в детстве запоминались красивые стихотворения.

Все меняется, когда ты знаешь, что тебе здесь рады. Когда ты знаешь, что под десятком слоев краски скрыты не только трещины и холодный камень. Брось сумку в прихожей, заберись на стул с ногами, упрись локтями в стол, расскажи, захлебываясь словами, про новую книгу, про утреннее вдохновение, расскажи, не успевая за мыслью, о всех друзьях по очереди, об интереснейшей лекции по социальной психологии. Расскажи ему о чем-нибудь, пока кухня наполняется сладким запахом чая с карамелью. Брось рассказ на полуслове, забери из его рук сигарету, затянись, прочитай ему Есенина хриплым шепотом.

Выдохни.

Открой глаза.

Быть привязанным – это значит помнить на вкус его любимый напиток, и на запах – любимые духи. Быть привязанным – это значит дарить ему галстуки в полоску, а не в клетку. Быть привязанным – это учиться плести ловцы снов. Быть привязанным – это помнить, чувствовать, знать, понимать, и в самую последнюю очередь – говорить.

Есть люди-дома: когда ты внутри, все меняется.

Есть люди-дома. И к ним всегда привязываешься гораздо сильнее.

@темы: тексты

---

Текст целиком и полностью посвящен чудесному человеку, храброму солдату и автору арта.


Название: Диалоги с фронта
Автор:  чайная роза
Бета: нет
Фэндом: X-men: First class(???)
Персонажи: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавьер
Рейтинг: PG
Жанры: романс
Размер: драббл, 935 слов
Статус: закончен
Предупреждения: военное AU, еще более юный Чарльз, отсутствие мутации(?)
Саммари: какоеблятьсаммари, я просто болею и хочу писать глупости

peace was never an option

- Ты в порядке? – Чарльз трогает лоб Эрика, а потом быстро ощупывает рубашку – ищет открытые раны.

- В полном, - Эрик хрипит даже сильнее, чем после тех «кубинских» сигар, и сплевывает рядом с собой кровь. Пытается подняться, но кривится и ложится обратно – как будто и не старался.

- Ранен? – Чарльз уже знает, что нет, но все равно спрашивает.

- Нет.

- К врачу?

- Нет.

- Воды? – Чарльз гремит фляжкой.

- Просто помоги встать.

Они сцепляют руки, и Эрик поднимается – живой, только форма слегка запылилась и на коленях слишком яркие следы от травы. Какая весна в этом году – всем веснам весна. В лесу утром от тишины закладывает уши: лежать бы в траве и слушать. Чарльз говорит Эрику об этом, Эрик кривится: «Когда убьют, тогда и належимся».

Чарльз на фронте, потому что дома – сестра. Потому что он точно знает, что до победы осталось немного. Чарльз первый месяц не мог справиться с автоматом, а первое убийство запивал неделю. Чарльз говорит: «Нельзя спасти войной то, что было создано из мира».

Эрик на фронте, потому что фронт и есть его дом. Потому что он точно знает, что война – это единственный выход решения проблем, что все эти либеральные глупости нужны только наивным юнцам вроде Чарльза, которые зачеркивают дни в календаре. Для Эрика все года слились в один – бесконечная война.

- У тебя что, много лишней еды? – Эрик хмурится, глубокая черная тень ложится между его бровей. – Лучше бы отдал ее другим людям.

Чарльз пожимает плечами и все равно отдает кусок хлеба прибившейся собаке.

- Он теперь от тебя не отстанет.

- Прямо как я от тебя, да? – Чарльз бросает Эрику вызывающий взгляд и гладит собаку.

- Вроде того, - Эрик согласно пожимает плечами. – Только я тебе свою еду не отдам.

Чарльз молчит, потому что спорить с Эриком – бессмысленная затея. Все равно что стрелять в стену: дыру не сделаешь, а патроны потратишь.

Чарльзу не спится уже вторую ночь: усталость валит с ног, но как только он закрывает глаза – сон уходит. Чарльз остается один на один с огромной бесконечностью неба – содрав с себя голубое нарядное платье, оно скалит открытые звезды и предвещает беду. Чарльз думает: вернется домой, купит Рейвен новую пластинку, привезет ей сувенир, подарок фронтового друга. А потом прижимает ладонь под сердцем, где тоскливой болью разливается осознание: привезти бы себя.

У Эрика режим налажен лучше всяких часов. Он встает минута в минуту, даже если спал всего два часа. Он не выглядит уставшим, не выглядит утомленным, не выглядит печальным, Эрик вообще проявляет удивительно мало эмоций. За его спиной говорят – ему просто нечего терять. Чарльз знает – он просто потерял уже слишком много.

- Ты опять держишь его неправильно, - Эрик всегда подкрадывается сзади.

- Я знаю, просто так удобнее.

- Когда ты запутаешься в ремне и не сможешь выстрелить вовремя – будет неудобно, - Эрик резко поправляет ремень и дает Чарльзу в руки автомат. – Оставь свои пацифистские идеи для рассказов внукам, ладно?

- Боишься, что я забуду им про тебя рассказать?

- Боюсь, что ты сдохнешь раньше, чем мы дойдем до границы, - в глазах у Эрика сталь, он быстро хмурит брови и ускоряет шаг.

Чарльз вздыхает – с Эриком разговор редко клеится. Они познакомились, когда Чарльз только пришел: напуганный, воодушевленный и полный надежд. Чарльз верит в этот мир так сильно, как будто никогда в нем не жил. Чарльз говорит о Толстом и о том, что солдаты с обоих стороны – всего лишь люди. Эрик отвечает: «Солдаты. Потом люди. Может быть.»

Эрик считает, что мир – это не для него. Он смирился с этой мыслью, когда получил длинный шрам от локтя до самого запястья: однажды он рассказал Чарльзу, что уже попрощался с рукой, когда чужой нож порвал кожу. Теперь у Эрика предательски подрагивает правая рука, и он иногда встряхивает ее, грязно ругаясь. Чарльз спрашивает: «Больно?», Эрик отвечает: «Боюсь промазать. Придется стрелять дважды – мне жаль патронов.»

- Ты в порядке? – Эрик отрывает рукав от своей рубашки, чтобы перевязать рану Чарльза.

- В полном, - Чарльз старается улыбнуться и не смотреть на свою руку.

- Помалкивай уже, - Эрик крепко завязывает узел, чтобы остановить кровь, а потом старается зафиксировать руку Чарльза в правильном положении.

- Черт, - Чарльз болезненно стонет и все-таки смотрит на руку: где-то в глубине сознания вдруг вспоминаются их с Рейвен совместные партии на фортепиано.

- Нужно к врачу.

- Не нужно.

- Я тебя не спрашивал.

Эрик помогает Чарльзу подняться и держит его так крепко, что для ходьбы не приходится прикладывать никаких усилий. Чарльз пытается возразить: у него ранена рука, а не нога, так что вовсе не обязательно с ним так возиться, но взгляд Эрика настойчиво рекомендует помалкивать.

В палатке светло: через закрытые веки Чарльз чувствует, как все пространство вокруг залито светом. Пахнет цветами, и Чарльз улыбается сквозь дрему: он думает о светлом доме, о Рейвен, о завтраке не на сырой земле. Чарльз упирается лопатками в кровать и пытается приподняться – боль повыше локтя заставляет застонать.

- Эй, вояка, потише.

- Эрик? – Чарльз приоткрывает один глаз и нелепо улыбается: не Рейвен, но тоже хорошо. – От кого цветы?

- Просил передать тот пират, который тебя подстрелил.

- Ясно, - Чарльз смеется и замечает в глазах Эрика облегчение. – Почему пират, я спал так долго, что снова начался великий потоп?

- Ну да, что-то вроде того, - Эрик поспешно поднимается, и Чарльз вдруг с тоской понимает – он сидел здесь всю ночь.

- Я вернусь вечером.

- Ну да, мечтай.

- Я вернусь, - Чарльз смотрит на свою руку: не так уж все и страшно, пуля просто задела руку и вышла насквозь.

Эрик не отвечает – он задергивает за собой полог палатки, и Чарльз остается один на один с другими ранеными. Ему здесь не место – его следовало просто перевязать и отправить обратно на фронт. Чарльз осторожно гладит пальцами лежащие на груди анемоны: от них пахнет весной и надеждой.

Чарльз закрывает глаза и улыбается. Скоро война закончится, скоро он вернется домой, а там, кто знает, – может Эрик оставит ему адрес. Надежда – штука заразная.

@темы: тексты

---

witch house

Эмили отравлена.

Она чувствует, как яд расползается по ее телу: шорохом чужой юбки, вздохом, мягким взглядом. Она чувствует, как тело отказывает ей: рука тянется к руке, к коленке, к волосам - коснуться, коснуться, коснуться. Она чувствует, как разум отказывает ей: сны сменяются воспоминаниями, реальность подменяется мечтами.

Эмили отравлена.

Джейн стоит у окна и курит, прислонившись плечом к стене. Эмили смотрит на нее исподлобья, перебирает диски нервными пальцами и тихо шепчет: «У тебя отличные пластинки, я возьму эту послушать?», Эмили хочет бросить монетку в море глаз Джейн, чтобы обязательно вернуться. Ведь если быть честным, у Эмили даже нет проигрывателя.

Эмили отравлена.

Джейн держит бокал пальцами крепко. Она пьяна, она устала, она запуталась, ей скучно. Эмили кусает пальцы. Она взволнована, она встревожена, она влюблена. И Джейн рассказывает ей что-то, пьяно смеется и кладет голову Эмили на колени. И ее короткие волосы растрепались, а помада смазалась – Эмили проводит пальцами по ее губам, пачкает подушечки в алой краске. Эмили шепчет: «Все будет хорошо» и глотает: «только будь со мной», а Джейн кивает и улыбается. Кивает и улыбается. Такими улыбками должны незаконно торговать в ночных клубах.

Эмили отравлена.

Джейн обнимает свои колени, у нее на чулках тонкая стрелка от голени до колена, и сквозь тонкий капрон видно светлую кожу. Эмили гладит узкую лодыжку и слушает. «Это бессмысленно», - говорит Джейн, - «Это бессмысленно и любви не существует». И Эмили вздыхает. Как ты права, моя девочка. Как ты права, моя нежная девочка, любви не существует, ты всю ее украла и оставила в себе. А потом ты отравила меня, и теперь у нас на двоих одна тайна и одна любовь.

Эмили отравлена.

Когда Джейн первый раз целует Эмили, им обеим кажется, что в мире не существует ничего больше. В клубе шумно и играет какая-то невообразимая синтетическая музыка, а Эмили пытается шептать что-то Джейн на ухо, про драконов и космос, про вчерашнюю победу и сегодняшнее поражение. А Джейн наклоняется и целует ее. И это, конечно, не любовь, а музыка, приглушенный свет, зеленые огни на стенах, дым и алкоголь. Алкоголь – это яд.

И Эмили отравлена.

Эмили все выдумала. Каждую встречу, каждое слово, каждый взгляд, каждый шорох юбки.

Эмили все выдумала.

Эмили

все

выдумала.

Не было Джейн. И любви тоже н е б ы л о.

@темы: тексты, чай из роз

---

Угадайте, кто разучился писать?
Ладно, все равно не угадаете - это я.

Название: Привычки
Автор: чайная роза
Бета: нет
Фэндом: Skyfall
Персонажи: Джеймс Бонд/Джеффри Бутройт (00Q)
Рейтинг: PG
Жанры: романс, флафф
Размер: драббл
Статус: закончен
Саммари: саммари для слабаков, которые пишут для читателя, я пишу для искусства, только хардкор

текст

У Кью на кухне есть любимая арабская джезва, от которой пахнет жаркими странами, пряными специями и южным жестоким ветром. У Кью на кухне есть целый набор фарфоровых чайников: с цветами из Франции (в Париже в то время было холодно и ветрено), с узорами из Египта (мать упаковала его в смешную разноцветную обертку), синий – с распродажи в Икее. У Кью на кухне - пакетики с чаем, коробочки с кофе, кулечки со специями, баночки с мятой, палочки корицы. У Кью на кухне маленькая кофейня, на полу которой лежит пушистый ковер – иногда можно остаться прямо там, пропускать ворс через пальцы, пить чай и смотреть в экран.

У Джеймса на кухне бутылка с виски, сигаретный дым, крошки отчаяния на полу и вечный сквозняк. У Джеймса на кухне недоеденный завтрак и остатки утреннего кофе в мойке. У Джеймса на кухне все чаще медпункт, а не кухня, – где-то под столом все еще валяются окровавленные пули.

*

У Кью в карманах пальто обертки от конфет, три телефона и огромная связка ключей, - скоро придется подписывать каждый, чтобы не запутаться. У Кью нервные пальцы, которыми он цепляется за рукава рубашек – три отправились в помойку из-за внезапно образовавшейся бахромы. У Кью тридцать три шарфа - на каждое несчастье свой, он оборачивает их вокруг своей шеи и думает о возможности удушения при неудачной схватке.

У Джеймса в карманах куртки порох и чек от пачки сигарет, купленной на пересечении двух улиц где-то на Юге. У Джеймса изящные запонки и красивые руки, - такие мечтает видеть на своей талии каждая первая женщина в мире. У Джеймса на шее дорогой одеколон, который как будто никогда не выветривается – не положено по статусу.

*

На работе Кью очень строг и сдержан. На работе у Кью горят глаза, и болят пальцы. На работе Кью почти не улыбается и смотрит исподлобья. На работе Кью похож на музыканта-энтузиаста, – его руки отлично бы подошли для фортепиано, но так же неплохо смотрятся над клавиатурой. На работе Кью счастлив, как может быть счастлив человек, живущий деятельным трудом.

На работе Джеймс старается не умереть (- точка, и голос Кью в наушнике).

*

У Кью обветренные покусанные губы – слишком тонкие, слишком красные, слишком любимые. Они растягиваются в смешную улыбку, когда Кью останавливается рядом, опускает голову и выдыхает шепотом: «007».

У Джеймса мягкие и теплые руки – он прикасается к запястью Кью и чувствует, как тот дрожит. Джеймс опускает пальцы ниже и обводит пальцами линию любви, линию жизни – все эти глупые вещи, которым научила его старая русская цыганка. Джеймс складывает руки на груди, смотрит в окно и улыбается – едва-едва, одними уголками: «Кью»

@темы: тексты, из-за этого ты не спишь

---

Когда ты откровенна со мной - я беру твою боль на себя. Я беру твою боль на руки, я качаю ее и утешаю, я хочу, чтобы она перестала болеть, чтобы она исчезла. Мне страшно за тебя, когда ты говоришь, что в твоей жизни когда-то что-то пошло не так.
Хочешь, я заварю тебе чай?
Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Хочешь, я буду три часа напролет гладить тебя по голове?
Хочешь, я возьму твой телефон и позвоню твоему психологу?
Пожалуйста, скажи мне, что нужно делать, ведь когда тебе плохо, у меня остается только два слова: "спасибо" и "люблю", в которые я вкладываю всю нежность и заботу, накопленную за тысячелетия человеческого сострадания.
Спасибо, что была откровенна.
Я люблю тебя.

Каждый раз, оставаясь наедине с чужой болью, я понимаю, что не умею утешать людей. У меня нет нужных слов, нет нужного голоса, нет нужных пальцев, я вся - не для утешения. Я могу только слушать и говорить "спасибо".
Спасибо, что ты есть.
Я люблю тебя.

@темы: пожалуйста, не плачь, чай из роз, учиться чувствовать

---

Про дороги.

У Софи рыжие волосы и рюкзак за спиной. У рюкзака есть имя, а еще карман, в который Софи кладет маленькие монетки из разных стран – профили и анфасы на них сливаются в один гордый мировой лик, который смотрит на мир сверху вниз, когда Софи забирается на гору и снизу вверх, когда она ложится на спину, чтобы отдохнуть. У Софи нет дома, нет номера телефона и планов на будущее – в какой-то момент карта ее города разрослась так широко, что осталась только узкая красная полоса, вмещающая в себя весь мир.

Когда-то давно у Софи был план. У Софи был основной, запасной, запасной запасного, а, б, в, г – у нее были все планы, которые когда-либо придумывались человечеством, у нее были блокноты, тетради, альбомные листы и карты. А потом у нее осталась только она сама и дорога. Дорога, которая должна была привести ее в Рим, а привела к ней самой.

Теперь у Софи есть монетки, деревянные браслеты, а еще зуб на шее – то ли акулий, то ли тигриный, то ли индейца, который подарил ей его. На одной из дорог недалеко от Торонто Софи навсегда потеряла ценность материальных вещей. Иногда Софи хочется вернуться за ним, подобрать, оттереть, положить в карман, но как она не старается – дорогу вспомнить не может.

Софи дает имя всему, что видит вокруг, она даже дает имя себе заново, только теперь оно обрастает смыслами, становится тяжелым, тянет ладонь к полу, ложится на язык тяжелым пряным вкусом:

Она получает свою «С» - в солнечной Испании, на берегу моря. Она спрашивает: «Какой это город?», она спрашивает: «Как мне выбраться отсюда?», она спрашивает: «Как вас зовут?», она спрашивает: «Что мне делать теперь?», а море шумит ей в ответ: шшшшшшсссссс…
Она получает свою «О» - в огромном Нью-Йорке, поздно ночью. Она шатается по районам, - неприкаянная, потерянная, она гуляет по городу, - счастливая, свободная. Она видит людей, люди видят ее, она смотрит на город, но вокруг только люди, которые так похожи в своей непохожести. Она видит мир – в ее глазах он ослепительно яркий.
Она получает свою «Ф» - в придорожном кафе, с клетчатыми скатертями на столах. У нее берет заказ девушка в фланелевой рубашке, - такая юная, что ей бы учиться стрелять из рогатки, но она говорит: «Добро пожаловать, у нас лучшая домашняя еда в округе». И Софи не верит ей ни на йоту, но ей нравятся фланелевые рубашки, дешевые кафе и музыка кантри, поэтому она делает заказ, а потом всю жизнь пытается вспомнить название, чтобы еще хоть раз поесть такую вкусную картошку.
Она получает свою «И» - в изумрудных глазах какого-то поэта, который рассказывает ей о свободе, мире и красоте. «Никто не знает про свободу, - говорит он, - даже сама свобода». Софи не нужно знать, что такое свобода, чтобы быть свободной.

Софи больше не чертит линий на карте, не крепит иголкой конечную точку, не покупает в киосках журналов с хит-парадами самых красивых мест на свете. Софи знает, что путь – бесконечен, что мир не помещается на картах, но помещается в ладони. Софи знает, что однажды она вернется – вернется, а может, - начнет с начала. Поставит в угол сумку и потеряет красную линию, чтобы начертить другую – зеленую, синюю или белую.

Потому что нет ничего, что было бы вечно даже в масштабе одной жизни.

@темы: тексты

---

Когда наступают холода, Эрик старается не выходить из дома. Для Эрика холода остаются замерзшей маминой рукой в дырявой перчатке, запахом дымы и прятках в шкафу – где никто никогда не найдет. Даже столько лет спустя холод остается для Эрика призрачной опасностью, и чем ниже опускается значение на термометре, тем сильнее он задергивает шторы в своей комнате.

А Чарльз похож на осень. Чарльз носит теплые синие кардиганы и вязанные перчатки, хотя в них у него мерзнут руки и пора бы перейти на кожаные. У Чарльза улыбка – как последнее теплое солнце, дарит надежду, что впереди еще будут яркие деньки, что ветер переменится и все снова станет хорошо. У Чарльза волосы на солнце, как опавшие листья – Эрик откидывает его на спину и у него на подушке картина «Осень в Париже». Чарльз сидит вечерами за книгами и шуршит страницами, черкает карандашом и оставляет от себя только тихие вздохи.

Эрик предпочитает теплую весну или нежаркое лето, но каждый раз невольно любуется Чарльзом, когда он спускается по лестнице и останавливается на середине любуясь в ответ.

- Хочешь что-то сказать? – вкрадчиво, Эрик.

- Уже все сказал, - с улыбкой, Чарльз.

Эрику нравится теплое солнце высоко над головой и открытый простор, из которого можно сбежать в любой момент, но он замирает, когда Чарльз костяшками пальцев очерчивает его линию скул, прежде чем опять перелистнуть страницу. Они сидят рядом и молчат – и это интимнее любых разговоров.

Чарльз говорит, что месть – не выход. Чарльз жалеет маленького Эрика, который прячется в шкафу и сжимает пустой рукав рубашки отца. Чарльз дарит осеннее тепло и спокойствие увертюры падающих листьев.

Эрик распахивает шторы в своей комнате, и вместо холода находит теплую осень на побережье и долгие яркие закаты. Эрик распахивает шторы и знает, что у него есть время. Эрик распахивает шторы, потому что зима не скоро.

@темы: тексты, из-за этого ты не спишь

---

Название: Исключение
Автор: чайная роза
Бета: нет
Фэндом: Suits
Персонажи: Харви Спектер/Майк Росс
Рейтинг: PG-13
Жанры: романс, флафф
Размер: драббл
Статус: закончен
Предупреждения: сумбурно
Саммари: У Харви Спектера много правил, много нерушимых устоев – Майк Росс безжалостно перечеркивает их все.

кофе со сливками

Харви Спектер любит порядок: в кабинете, в доме, в мыслях – абсолютно во всем.

Майк – это буквально олицетворение бардака. Майк оставляет за собой на светлых диванах следы от кофе, скомканные бумажки рядом с урной, обкусанные карандаши и пыльные следы от обуви на полу. Когда Майк засиживается допоздна в офисе, Харви наклоняется над ним и щелкает пальцами, чтобы привлечь внимания. Майк отрывает взгляд от бумаг и нервно проводит рукой по щеке, спрашивая: «Что?» - в такие моменты в голове у него тоже бардак. Харви мог бы преподать ему пару уроков по организации мыслей, но ценит самостоятельность у своих подчиненных.

*

Харви Спектер любит пунктуальность.

Майк регулярно опаздывает на несколько минут в офис, зато вовремя приходит на встречи с клиентами – Харви начинает подозревать, что Россу интереснее личный азарт, чем благополучие фирмы.

- Почему Донна не приносит тебе почту? – Майк запускает пальцы за воротник, расстегивает первую пуговицу и кидает на стол пачку писем.

Харви внимательно смотрит на то, как с мокрых волос капельки пота скатываются за воротник, как кадык Майка часто дергается от жажды после быстрого бега. Харви велел приносить свою почту в качестве воспитания, но ради приятного бонуса в виде сонного и встрепанного Майка готов простить ему ежедневное опоздание и невыполнение прямых указаний.

- Потому что Донна хорошо выполняет свою работы, а ты – нет.

- Приносить почту – не моя работа! – Майк возмущенно фыркает и трет плохо выбритую шею, на которой щетины чуть больше, чем на щеках.

- Ты принес мне кофе?

Майк ставит бумажный стакан на стол и выходит из кабинета, оставляя за собой запах дешевого лосьона. Харви пробует кофе и думает, что ради такого безупречного напитка можно и подождать несколько минут.

*

Харви Спектер ценит преданность своих подчиненных и строгое соблюдение инструкций.

- Ты сделал что? – Харви опасно щурится.

У Майка в глазах заводной блеск, наверно, он считает себя золотым мальчиком и умнее всех в этой конторе, потому что может процитировать наизусть все документы из архива, но Харви готов указать ему достойное место.

- Сказал ему подписать контракт, - Майк кидает на стол Харви папку с документами и смотрит снизу-вверх с вызовом. – И он подписал.

Майк похож на щенка, который принес к ногам хозяина задушенного зверька и ждет похвалы, даже если хозяин морщится и отпихивает подарок тяжелым сапогом. Майк умный пес, только очень своенравный, Харви хочется потуже затянуть на нем ошейник и держать на коротком поводке.

- Скажешь об этом Джессике сам, - но Харви покупается на преданный взгляд любимого питомца.

*

Харви Спектер уважает чужой стиль и не упускает возможности подчеркнуть свой.

Майк выбивается из общего ряда красивых и аккуратно одетых юристов, в нем всегда остается что-то от соседского мальчишки в толстовке, даже если нарядить его в самый изысканный костюм. Харви краем уха слушает то, что говорит Майк, расхаживающий по кабинету из стороны в стороны, - его рубашка, сделанная на заказ, ужасно помята: рукава закатаны до локтей, воротничок жестоко истерзан, а низ неаккуратно и наспех заправлен в брюки.

- Майк.

Майк отрывается от документов и поднимает на Харви удивленный взгляд.

- Где запонки, которые я тебе подарил?

Майк раздраженно хмыкает и хлопает себя по карману, мол, все с ними в порядке, еще на свадьбе своей поношу. Харви хочет показать Майку пару уроков стильно одеваться, но как-нибудь в другой раз – сейчас он следит, как Росс ослабляет галстук и расстегивает вторую пуговицу на рубашке – зрелище завораживающее, почти интимное.

*

Харви Спектер не терпит вторжение в личное пространство.

Майк тянется к верхней полке с пластинками, фальшиво мурлыча себе под нос мелодию. «Я даже не знал, что у тебя есть этот альб…» - вместе с «этим альбомом», на пол падают еще несколько пластинок. Харви раздраженно поводит плечами – все конверты стояли в строгом порядке, - но ничего не говорит, когда Майк запихивает их наверх, как придется, и включает пластинку, которую искал.

- Я подожду тебя, - Майк сонно трет глаза – если юристы эгоистичные, то он боится представить, насколько засиживаются на работе представители других профессий.

- У тебя сломался велосипед?

- Смешно, - Майк фыркает и откидывается на спинку дивана.

Харви закрывает ящик и исподлобья рассматривает красивый изгиб шеи и расслабленное лицо. У Харви Спектера много правил, много нерушимых устоев – Майк Росс безжалостно перечеркивает их все. Но если он - то самое исключение, подтверждающее правило, то Харви почти готов смириться.

- Поедем ко мне?

- У меня другие планы, - Харви упирается рукой в спинку дивана и наклоняется над Майком.

- Какие?

- Мы едем ко мне.

Харви прикасается губами ко лбу, щеке и губам Майка. Майк податливый и теплый, ему нравится вести в поцелуе и ерошить волосы, - иногда Харви даже позволяет ему это.

Если системе для лучшей работы нужно маленькое исключение, то Харви готов отдать ей Майка.

*

Харви Спектер любит власть.
Но даже он не может контролировать любовь.

@темы: тексты, из-за этого ты не спишь

---

О театре.

Есть истории, у которых нет конца и даже начала – короткие эпизоды не для большой сцены. Эти истории повторяются ежедневно уже много-много лет, меняются только декорации и главные герои. Кастинг проводится легко, у человека должны быть грустные глаза и покалеченная душа.

Джессика выходит на сцену, сжимая в руках пустой листок с ненаписанными словами, и останавливается ровно на середине. Судьи строго оглядывают его – прическа в порядке, даже глаза накрасила, и одежда красивая. «Ну какая же из тебя страдающая, милая? - приторно ласково спрашивает высокая дама. – Иди лучше делами займись». Джессика открывает рот, чтобы что-то сказать, из-за кулис очередь из страдающих подговаривающее шепчет – заплачь, заплачь, заплачь. Их голоса сливаются в один неразборчивый шорох.

Джессика откладывает в сторону листок и достает из кармана пиджака свою душу. Показывает все дырки – вот тут я поссорилась с мамой, вот тут мне нахамили в больнице, вот здесь я потеряла друга, а вот эту большую мне оставил Джон, когда ушел – странно, я ее зашивала уже, но опять расползлась. Высокая дама протирает очки и придирчиво смотрит на дырки, она вздыхает, дескать, понимаешь, милая, это все грустно, но у многих страдания пострашнее и дырки побольше, как же мы можем разрешить тебе грустить?

Джессика вздыхает и прячет душу – ничего не поделаешь, если ей не разрешили грустить. Толстенький дядечка с кроткой улыбкой мурлычет ей что-то утешительное, что в другой раз ей обязательно повезет, в другой раз ее страдания всех поразят. Джессика не слушает – она плетется домой.

Дома Джессика заваривает чай и укладывает на колени кота. Из телевизора что-то нудно говорит дикторша, тихо шуршит пакет с печеньем, кот уткнулся ей в локоть и нежно мурлычет. Кот знает: если тебе грустно, то нужно погрустить. Кот знает, что все эти высокие тетечки и кроткие дядечки ничего не понимают в жизни. Кот знает, что и самые маленькие дырочки нужно латать, даже если кто-то говорит тебе, что пока можно и походить дырявым – совсем ведь не видно.

@темы: тексты

---

Я принесла вам свет текст.
У него есть две проблемы: 1) "Что вы говорите, в фандоме был кто-то еще, кроме этих двух? Хмм, я как-то не заметила" 2) "Почему так мало диалогов? Ну, вы знаете, что такое слова, когда тут настоящая любовь". Но я надеюсь, что вы его полюбите.

Название: Пиромания
Автор: чайная роза
Бета: нет
Фэндом: X-men: First class
Персонажи: Эрик Леншерр/Чарльз Ксавьер
Рейтинг: NC-17
Жанры: романс, драма
Размер: мини, ~3000 слов
Статус: закончен
Предупреждения: эта идея пришла ко мне ночью, села на грудь и долго смотрела в глаза.
Саммари: Пиромания - это психическое заболевание. Любовь - тоже.

взрослые люди, сами разберутся, из-за чего им страдать

Говорят, в детстве все чувства ярче, а эмоции глубже. С возрастом картина мира теряет резкость, зато обретает осмысленность композиции и новые цвета. В детстве одна небольшая эмоция может быть гораздо важнее, чем целостное мироощущение. В девять лет в саду за домом вырастают замки, разбиваются ярмарки и расставляются непроходимые препятствия; в девятнадцать в саду за домом растут красивые розы – и ты выходишь, чтобы сорвать их и поставить в чашку с водой на столе. В девять ты откладываешь все дела, чтобы съесть овсяное печенье и выпить стакан молока – важно успеть доесть одновременно с тем, как стакан опустеет; в девятнадцать ты забываешь корзинку с овсяным печеньем на столе и вспоминаешь только тогда, когда оно становится подозрительно зеленым. В девять ты прижимаешься щекой к стене дома и через стакан подслушиваешь, как дождь перекрикивается с ветром; в девятнадцать ты злишься, что забыл дождевик и прикрываешь голову сумкой. Говорят, все привязанности и страхи идут из детства. Чарльз знает это не понаслышке.

Городская площадь – почти живая: смеется, кричит, размахивает тысячью рук и лопочет разными голосами. Чарльз стоит в самом дальнем углу и сжимает руку няни так крепко, что ей становится больно. Он чувствует себя чужим на этом празднике, даже несмотря на то, что к его пиджаку прикреплен значок, мигающий разноцветными лампочками. Чарльзу слишком стыдно, чтобы попросить уйти отсюда, и слишком страшно, чтобы не закрывать глаза. Чарльз чувствует, что все чего-то ждут, ему кажется, что все это веселье и блестящие значки – это не главное, не то, ради чего люди оживили эту площадь.

И тогда первый раз в жизни Чарльз видит фейерверк не застывшей картинкой на открытке.

Столп искр со свистом рассекает воздух и, ударившись о небо, разбивается на миллионы осколков, падает вниз разноцветными угольками. Небо наполняется дымом, который, повинуясь огням, горит то голубым, то красным, то зеленым. Чарльз смотрит на это с немым восторгом и делает шаг назад – ему кажется, что один уголек вот-вот упадет вниз и все вспыхнет. И это не вызывает у Чарльза ужаса или восторга, только молчаливое уважение и еще тихое ощущения любви – как будто у него в груди тоже есть столп искр, который еще не вырвался в небо.

*

Чарльз вспоминает это первое ощущение не вдруг и не случайно, оно не приходит к нему во сне, не настигает за утренней чашкой чая, оно возвращается, когда в жизни Ксавьера появляется Эрик.

Эрик кутается в свое одиночество, как в фетровое пальто, и надвигает на лицо мягкий шарф отчужденности. Эрику не нужна компания, не нужны друзья, не нужна помощь – Эрик останется один, даже если пойдет на дно. Эрик Леншерр – повелитель магнетизма и король одиноких замков. Эрик опасный и завораживающий, как открытое пламя, и, как и в случае с огнем, Чарльз не собирается быть осторожным.

Чарльз убеждает себя, что следит за всеми одинаково, что все одинаково интересны ему, но каждый раз ловит себя на том, что украдкой наблюдает за Эриком. Вот только в отличие от остальных ребят – Эрику не нужен Чарльз. Каждый из них по-своему уязвим, каждый из них напуган неизвестным будущим, каждый из них хоть раз отворачивался от зеркала, морщась от отвращения к себе – Чарльз знает эти эмоции наизусть, как свои. Они нужны друг другу, чтобы не чувствовать себя одинокими, покинутыми, неправильными, а Эрику никто не нужен, чтобы чувствовать свое превосходство.

- Он как хищник, - Рейвен прижимается спиной к стене и быстро оборачивается в дверной проем.

- Ты об Эрике? – Чарльз чуть улыбается, откладывает в сторону книгу.

- Да! Как будто ему… совсем не страшно.

Чарльз ставит чашку на стол и обнимает Рейвен, прижимая ее голову к своему плечу. «А тебе страшно?» - вопрос застревает в горле, Чарльз знает, что страшно, но не знает, как помочь. Однажды Рейвен стала слишком взрослой, и Чарльз почувствовал, что теряет ее. Напряжение между ними по капле наполняет пустую чашку, и Чарльз знает, что когда-нибудь она опрокинется, выливая содержимое на пол. Рейвен – ведомая, ей нужен сильный человек рядом, когда Чарльза перестанет хватать – она уйдет.

- А ты, кажется, с ним ладишь? – ревность у Рейвен густая, темно-синяя и липкая, чтобы почувствовать ее не нужно быть телепатом.

- Кажется, - уклончиво соглашается Чарльз и отстраняется. – Он просто сам по себе. У него свои цели.

- Ты их разделяешь?

- Нет, - Чарльз хмурится и качает головой.

- Я думаю, что он прав, - она нервничает, стирает пальцами несуществующую пыль со стола, разрывает объятия, - просто ты не знаешь, - голос срывается, Рейвен как будто заранее оправдывается, - просто не понимаешь. Твоя мутация… такая нормальная, ее не видно и она совсем не опасная.

Чарльз слышит недосказанное: «…в отличие от моей» и вздыхает.

В детстве Чарльз любил смотреть на цветы в саду, а когда Рейвен нравился цветок – она срывала его.

С Эриком Чарльз обсуждает Рейвен редко и не в частности, а за компанию, вкладывая и ее в понятие «ребята». Эрик для Чарльза – это изысканное блюдо, любимый фильм, книга, выбранная случайно, но оказавшаяся лучшей, путешествия, душевные привязанности и дождливое утро воскресенья; Эрик – это полный флакон самых занимательных вещей, приправленных колкими остротами, холодной отчужденностью, насмешливой улыбкой и совершенно ядовитым взглядом; Эрик остается самым большим искушением, даже несмотря на то, что вместо «Выпей меня», на нем красными буквами написано «Опасность».

Чарльз выходит с Эриком на вечернюю пробежку, хотя у него совсем нет сил. Эрик снисходительно улыбается и хлопает его по плечу широкой ладонью: «Что-то ты раскис, профессор», Чарльз только вымученно кивает – не рассказывать же ему о сложностях воспитания молодых мутантов.

- Давай остановимся, - предлагает Эрик и невольно улыбается, когда Чарльз шумно выдыхает и упирается руками в колени, стараясь отдышаться. – Хороший сегодня вечер.

Хороший вечер – это когда они не спорят о истинном предназначении мутантов, о людях и ЦРУ, когда ни слова о Шоу и войне, когда улыбка Эрика – быстрая и ненадежная – кривит рот, и даже вдруг кажется, что они с Чарльзом хорошие друзья. Этот вечер хороший, с небольшими «но», на которые Чарльз закрывает глаза, потому что давно уяснил, что ничего идеального не бывает.

Они стоят под кустом сирени, и Чарльзу кажется, что со стороны это выглядит очень хорошо. Если выключить звук, то это будет похоже на сцену из черновиков Джейн Остин: солнце бросает последние лучи на Эрика, делая черты его лица мягче – Чарльз бы нарисовал его именно таким, если бы мог. Все чувства обостряются, Чарльз старается запомнить цвет, запах и выражение лица, но Эрику почему-то нужно продолжать спорить.

- Люди не рождены для войны, Эрик.

- А для чего же они рождены? – Эрик такой насмешливый, что может заканчивать споры одной своей улыбкой.

- Для жизни?

- Все в этом мире рождено, чтобы умереть, друг мой.

Эрик поднимает руку, и Чарльз слышит, как, ломаясь, хрустит ветка сирени.

Эрик уходит, а Чарльз прижимает к груди цветы и внутри него опять зажженные фейерверки, готовые вот-вот взлететь в небо. Есть что-то страшное в жертвоприношении, даже если жертва – это всего лишь цветы. Говорят, смерти всегда сопутствует новое рождение. Чарльз знает это не понаслышке.

*

В средних классах любовь Чарльза к огню перестает быть похожей на интерес к одной из тех вещей, «на которые можно смотреть вечно».

Чарльзу не просто нравится смотреть на огонь, он чувствует в себе потребность постоянно зажигать его. Он покупает себе свечи, зажигалки, коробки спичек, он старается превратить все это в хобби, в коллекционирование, во что-то, что не будет его пугать. Он со всей серьезностью понимает, какие бывают последствия пожара, никогда не относится к огню халатно, но получает ни с чем не сравнимое удовольствие, разжигая его. В конце концов, Чарльз решает – что это не так страшно.

Однажды его приглашают на большую вечеринку, это выпускной класс, дальше – старшая школа и почему-то кажется, что все будет по-другому. И Чарльз идет на эту вечеринку, потому что чувствует свою причастность, ему тоже нужно отпраздновать вступление в новый этап, пройти эту веху, даже если он решил, что не будет учится в старшей школе – закончит ее экстерном.

Вечеринка – это такое место, где тебе будет одиноко, но весело. Вечеринка перечеркивает все понятия Чарльза о дружбе: на ней нет проникновенных разговоров, важных открытий и душевной близости, зато есть много алкоголя, бунтарский дух, искусственная свобода и много красивых девушек. И Чарльз доволен. А потом в один момент кто-то вспоминает опыт летнего лагеря и предлагает посидеть у костра – и они разводят костер. Огромный, пугающий, как небольшой пожар – и Чарльз первый раз видит огонь, как стихию, а не как красивую игрушку.

И у Чарльза внутри горит огонь. Такой огромный, такой сильный, что Чарльзу страшно. Во рту становится сухо, а руки наоборот потеют, и Чарльз не может делать ничего осмысленнее, чем стоять и смотреть.

*

Чарльз не знает почему, но их отношения с Эриком – большая тайна. И он не всегда может правильно поставить границу между «можно» и «нельзя», потому что Эрик прижимает его к стене тренажерного зала и целует-целует-целует, пока Чарльз не начнет отбиваться; но при этом им определенно точно нельзя брать друг друга за руки за столом. Иногда Чарльзу стыдно, что он так влюблен, когда есть миллион дел важнее, когда он нужен своей команде, когда он нужен всем мутантам в мире, а иногда Чарльз зол и шипит сквозь зубы: «Почему бы нам не составить список разрешенных действий?»

Чарльз не так представляет себе идеальные романтические отношения, но к открытому огню тоже близко не подойдешь – стой в стороне и кусай губы. Определенно, их история не вошла бы в топ-100 лучших пар, зато она подошла бы для песни, под которую особенно хорошо грустить.

Но зато когда они вместе – все теряет смысл.

Чарльз не понимает, зачем им спорить о человечестве, зачем ему узнавать от Мойры про последние новости, зачем люди воют, зачем лгут, зачем ненавидят, если они могут любить. Любовь к Эрику – для Чарльза это звучит как что-то необратимое, как что-то, с чем можно только смириться. И он смиряется, даже если нужно скрываться.

Они все на кухне – кроме Алекса и Шона, которые уже расположились в гостиной. И Чарльз говорит с Рейвен о чем-то постороннем, а Хэнк рассказывает Эрику о своих новых наработках – идиллия почти семейная, картинная, ни слова о войне, только миролюбивые улыбки.

Чарльз поворачивает голову к Эрику, встречается с ним взглядом – и тонет в ярких образах. Телепатия – это особенный способ флиртовать для Эрика. У него непроницаемый взгляд и губы сжатые в тонкую полоску, он даже не смотрит на Чарльза, которому приходится прикрыть глаза и несколько мгновений полностью игнорировать Рейвен, чтобы прийти в себя.

Иногда Эрик очень жесток - ему действительно нравится провоцировать. Ему нравится пользоваться своей сексуальностью и смотреть на реакцию. Чарльз досадливо кусает губы, но он все еще знает, как бывают опасны пожары; он все еще знает, что играть с огнем надо очень осторожно.

Он знает это, но постепенно увлечение Эриком становится своеобразной манией. С каждым днем ему все труднее ловить непринужденный взгляд Эрика за столом и краснеть, утопая в глубоких образах. С каждым днем ему все труднее разрывать объятия, когда Эрик обнимает его в коридоре и прикасается губами к родинке на шее и говорит что-то так близко, что его дыхание оставляет на коже ожоги. С каждым днем ему все труднее концентрироваться на споре, когда Эрик напротив блестит глазами и зарывается длинными пальцами в свои волосы.

- Ты должен это прекратить, - вздыхает Чарльз и запирает за ними дверь кабинета.

- Прекратить что? – за улыбку Эрика можно умереть.

- Прекрати, ох, просто прекрати думать о таком. Перестань думать о сексе со мной при всех.

Эрик выглядит очень угрожающе, - Чарльз вспоминает слова Рейвен про хищника, - когда подходит ближе и упирается рукой в стену.

- А ты прекрати лезть в мою голову, - от каждого слова дышать становится тяжелее, хотя, возможно, все дело в том, что Чарльз зажат между стеной и Эриком.

Чарльзу стыдно признаться, что он не знает, как вести себя, потому что он привык всегда быть главным в отношениях. Он опускает руки Эрику на талию, а тот перехватывает их и прижимает к стене. Чарльз знает, что сейчас произойдет что-то важное, он видит это в глазах Эрика, и ему страшно и неловко. Слова застряли в горле нервным выдохом: «У меня первый раз такое, понимаешь…» Чарльз не знает, как выразить это: «Понимаешь, Эрик, до этого мне нравились милые девушки, я хотел жениться на одной из них, а теперь я сгораю от страсти к тебе.»

- Просто расслабься, - Эрик тихо хрипит в шею Чарльза, - не думай ни о чем.

- Знаешь, мне кажется, я бы не стал профессором, если бы не думал, - Чарльз смеется тихо-тихо, а Эрик сильнее сжимает его запястья.

- Тогда мне не нужен профессор. Оставь профессора Чарльза Ксавьера для лекций о мутации, - Эрик делает паузу, носом проводит по шее Чарльза к уху, и выдыхает очень интимно, - Фрэнсис.

И Чарльз думает, что любовь к Эрику не похожа на костер – она похожа на пожар. Это настоящая стихия и ей невозможно противостоять, ей можно только поддаться.

Эрик не нежный и даже не пытается им быть, но он старается быть не-грубым. Когда Чарльз обнимает его и прячет лицо в изгибе его шеи, Эрику хочется забыть о том, что он монстр, хотя нелегко отказаться от удобного образа, который делает твою жизнь проще; который делает тебя неуязвимым. Когда Чарльз расстегивает свою рубашку, а потом аккуратно вешает ее на спинку стула, а снизу кладет сложенные брюки, Эрику хочется поделиться своим фетровым пальто, а лучше снять его совсем и накинуть на них обоих большой и мягкий плед. Эрику хочется, но он не может. Потому что всю нежность в Эрике выжгли и оставили на память татуировку, чтобы он не вздумал когда-нибудь чувствовать себя свободным.

Чарльз ложится на кровать и неуютно ерзает на простынях. «Может быть, включишь музыку?» - Эрик включает и упирается коленями в кровать, нависая над Чарльзом.

Если целовать Чарльза достаточно долго, в какой-то момент он сводит вместе лопатки и требовательно выгибается вперед, хотя его губы и так ярко-красные от поцелуев. Чарльз зарывается пальцами в волосы Эрика и не ждет, пока он налюбуется, а просто целует сам, а потом откидывает назад голову и часто дышит. У него краснеют щеки, и теперь Эрик знает, что не только они – шея и ключицы у Чарльза тоже красные от волнения.
Эрик целует Чарльза в бровь и просит перевернуться.

Эрик целует лопатки Чарльза, и это так восхитительно приятно, что хочется попросить его не останавливаться. Чарльз просовывает руку под подушку и мнет ее, чтобы успокоиться, но румянец заливает все лицо, когда Эрик спускается к копчику и языком скользит вниз. Все звуки кажутся слишком громкими, поэтому Чарльз утыкается носом в подушку и стонет туда, но Эрик отстраняется, приподнимается на локтях и властно поднимает его лицо за подбородок. Эрику нравится, как стонет Чарльз: сначала тихо, неуверенно, выдыхает сквозь зубы, а потом вдруг вскидывается и почти кричит.

Чарльз так возбужден, что ему почти не страшно. Ему отчаянно хочется кончить, и когда Эрик обводит влажный от слюны анус и надавливает на сфинктер, проталкивая внутрь один палец – Чарльз хрипло стонет и опускает бедра, чтобы потереться членом о простынь. «Эрик, я…», - Чарльз не знает, что он хочется сказать, но потребность говорить, чтобы не чувствовать стыд пересиливает его, и он продолжает бормотать, пока Эрик проталкивает второй палец и гладит гладкие стенки изнутри. Чарльз трется о простынь и тихо всхлипывает, ему будет стыдно, если он кончит прямо сейчас, ему уже стыдно, но нет сил делать что-то осмысленнее судорожных вздохов и нервных движений бедрами.

Чарльз слышит, как давление на кровать ослабевает, и она снова скрипит под напором – Эрик приподнялся, упираясь коленями в матрас. Эрик входит в него – и Чарльз забывает, что ему должно быть страшно или больно: Чарльз так взволнован, что забывает даже о том, что ему необходимо дышать.

Эрик медленно двигается, и когда Чарльз не стонет, он слышит, как скрипит кровать, а по радио передают последние новости. Рот Чарльза открыт в немом стоне, и он молчит, а потом вскрикивает и прижимается щекой к подушке – и тогда уже можно стонать, можно хрипло ругаться, можно выгибать спину, подставляясь под неловкую ласку Эрика.

Эрику неудобно, потому что Чарльз все время сводит ноги, сжимается, дергается вперед и норовит ускользнуть из объятий; потому что ноги Чарльза подкашиваются и он так жалобно стонет и всхлипывает, что кажется, будто ему больно. Эрик размашисто толкается в Чарльза, сжимает его узкие бедра в широких ладонях и стонет исключительно сквозь губы – невнятным мычанием.

Чарльз хочет опустить руку вниз, хочет наконец кончить, но ему почему-то важно продлить этот момент, в котором Эрик сжимает его руку, в котором Эрик целует его за ухом, в котором Эрик выдыхает «Все в порядке», в котором Эрик не боится показаться уязвимым, не боится показаться влюбленным. Чарльз хочет, чтобы они кончили одновременно, но все равно кончает раньше, несколько раз грубо толкнувшись в мягкую простынь, и чувствует, как Эрик еще двигается в нем и ругается не на английском, потому что Чарльз невольно сжимается вокруг его члена слишком сильно.

Когда Эрик падает рядом на кровать и убирает со лба Чарльза мокрую прядь, ему действительно больше всего хочется только уснуть прямо сейчас. Но он ждет, когда Чарльз перестает загнанно дышать и устало закрывает глаза. Эрик ждет, пока Чарльз засыпает, прислонившись лбом к его плечу, он слушает его расслабленное дыхание, и только после этого разрешает себе уснуть.

*

В какой-то момент Чарльз перестает воспринимать огонь серьезно. Он так привыкает к его присутствию в своей жизни, что забывает о том, насколько он опасен. Чарльза не пугает возможность пожара – он слишком уверен в том, что все делает правильно, что ничего не может пойти не так.

Чарльзу нравится зажигать свечи, пока он занимается своими делами. У него стоит десятки разных ароматических свечей, он зажигает несколько с подходящим запахом, пока готовится к экзамену, пишет эссе или просто расслабляется за чтением книг. Когда рядом тихо горит фитиль – Чарльз чувствует себя спокойнее, как будто есть что-то, что оберегает его.

Чарльз зажигает свечи поздно вечером вокруг себя и устраивается за столом. Комната наполняется сладким запахом лаванды и Чарльз, расслабленно прикрыв глаза, тянется за чашкой с чаем, и задевает локтем свечку – рубашка на нем коротко загорается и тут же гаснет. Чарльз машинально хлопает себя по руке, и отскакивает в сторону, когда огонь перекидывается на бумаги. Ему отчасти везет, потому что на часть бумаг вылилось кофе, и они не загораются, но остальная часть охвачена пламенем, и Чарльз, забыв о мерах предосторожности, пытается потушить огонь руками. Правая рука немеет от острой боли, когда кожа встречается с открытым огнем. Огонь потушен – и Чарльз сползает на пол, прижимая обожженную руку к груди. На ней навсегда остался шрам, сильно поблекший со временем, а из жизни Чарльза пропали все свечки, зажигалки и коробки спичек, даже те, которыми он зажигал плиту – пришлось перейти на электрический вариант.

*

Когда в Чарльза попадает пуля – ему кажется, что он не выживет. Ему кажется, что он живой, только потому, что рядом Эрик. И Чарльзу противно от этой мысли, от своей слабости, но все это где-то глубоко внутри, а сверху оглушительное осознание скорой смерти и позорный страх. Чарльзу больно так, что он был бы даже не против умереть, чтобы облегчить свои страдания, но если бы его болью можно было остановить Эрика – Чарльз бы согласился получить еще одну пулю. Эрик бьет на поражение – в поясницу и в сердце, чтобы никогда не оклематься.

Чарльзу страшно, но в его глазах только сострадание – он понимает, что Эрик ушел бы все равно. Эрик ушел бы, потому что любовь – это не для него, потому что мир – это не для него. Эрик выбирает месть, войну и ненависть, Эрик выбирает не Чарльза – и это даже больнее, чем открытая рана.

«Люди никогда не будут на твоей стороне. Ты нужен мне», - Чарльз смотрит в лицо Эрика расфокусированным взглядом, но все равно улавливает, что это его мысли, а не слова. Чарльз растягивает болезненно-красные губы в горькой улыбке и коротко сжимает руку Эрика. Чарльз нужен всем мутантам в мире, и если ему нужно принести в жертву свою любовь – он сделает это. Смерть всегда ведет за собой рождение, и Чарльз надеется, что это жертва не будет напрасной. Чарльз надеется, но сверху его все равно придавливает оглушительный по силе страх.

Рот наполняется горькой слюной, Чарльз закрывает глаза и не смотрит, как Эрик уходит. Если любовь – это свобода, если нужно уметь отпускать любимых людей, то Чарльз в любви настоящий мастер. Губы кривит усмешка, и он бы наверняка рассмеялся, если бы не острый приступ боли, который выжигает все внутри, не оставляя место переживаниям.

Когда Чарльз остается жив, когда он осваивается с коляской и почти приходит в норму – все становится лучше. Подготовка к открытию академии идет полным ходом, они с Хэнком работают над улучшением Церебро, и Чарльз иногда ездит искать мутантов – один. Чарльз чувствует, что нашел свое предназначение, Чарльз чувствует себя счастливым, за исключением некоторых «но», вроде тех, где он утыкается носом в подушку и ему кажется, что на Кубе он потерял не только ноги; или тех, где он продолжает скучать по Эрику, хотя должен ненавидеть его.

Говорят, почти невозможно избавиться от зависимостей полностью. Чарльз знает это не понаслышке.

@темы: тексты, пожалуйста, не плачь, из-за этого ты не спишь

---

О идеальной жизни.

Анна – это девушка, которая живет будущим. Не тем будущим, в котором летающие машины, роботы и лифт на Луну, а тем будущим, которое начинается с любого понедельника, зовется «Новая Жизнь», и в котором все будет гораздо лучше.

Анна сейчас – это сломанный ноготь, убежавшее из турки кофе, небрежная укладка, потерянные ключи, брошенная книга и недописанная статья; Анна в будущем – это идеальная улыбка, сотни новых книг, десятки приятных знакомств, тренажерный зал по понедельникам, четвергам и субботам, легкое пробуждение в семь ноль-ноль, путешествия в другие страны и курсы изучения иностранного языка.

Анна становится мастером в построении планов и схем. Она высчитывает дни и месяцы, чтобы подогнать их под один единственный идеальный понедельник, когда вдруг начнется новая жизнь. Анна мечтательно вздыхает и осторожно подготавливает себя к этому волшебному событию. Она покупает красивые ежедневники, куда будет записывать количество съеденных и потраченных калорий, где красивым почерком будет выводить планы на день и на неделю, быстро записывать номер нового приятного знакомого, и которые станут обязательным атрибутом ее новой жизни. Каждый новый понедельник Анна открывает красивый ежедневник (с видами Франции, с Биг-Беном, с красивой девушкой, стилизованный под газету, с цветами, с узорами – каждый раз новый) и честно делает первый шаг в новую жизнь.

Когда первый шаг неловко обрывается во вторник, Анна неуверенно откладывает ежедневник в стопочку к остальным и старается никогда туда не заглядывать, чтобы не увидеть жизнерадостную надпись: «Сегодня я начинаю новую жизнь…»

В один очень неидеальный четверг Анна собирает волосы в хвост, прежде чем выйти из дома, и делает последний глоток чая из кружки. Она насыпает кошке корм и проводит пальцами по ее шерстке, а потом звенит ключами, хлопает дверью, и кошка, сыто мурлыча, слышит, как стучат каблуки по ступенькам. Анна ловит свое отражение в витрине магазина и поджимает губы, она обещает себе, что с этого понедельника – точно, и неловко проводит рукой по волосам.

В неидеальное время 13:48, Анна оборачивается и замечает, как красиво луч света играет с разноцветным стеклом выставленных в ряд кружек. Анна бродит среди большого магазина всякой всячины для дома и робко наблюдает, как мужчина в костюме придирчиво рассматривает фарфоровый чайник с красивыми яркими цветами; она улыбается, когда видит двух совсем молоденьких девочек, увлеченно обсуждающих то, как будет выглядеть их кухня и кидающих в корзину всякую мелочь – красивые ухватки, нож для пиццы, формы для кексов, корзинку для полотенец; она замирает, когда молодой еще мужчина, с залегшими на лбу морщинами, неуверенно рассматривает мешочки саше и выискивает какой-то особенный – свой – запах. Анна тенью ходит между рядом, подсматривая за чужой жизнью. Она осторожно берет с полки ароматическую свечку и подносит к лицу – сад с розами, дикая клюква, тропический дождь – ассоциации-запахи переносят ее туда, где она никогда не была и вряд ли побывает. «Возьмите вот этот, - советует ей пожилая дама с множеством маленьких складок вокруг рта и приятной улыбкой, - такой успокаивающий запах, я себе всегда беру.»

Анна выходит из магазина без покупок. Анна забывает, зачем она пришла туда.

В один неидеальный четверг Анна поняла, как идеальна жизнь.

 

@темы: тексты, чай из роз

---

О мечтах.

Дженни приезжает в город, в котором всегда пахнет рыбой и морской солью; в котором люди носят только белое, гортанно хохочут и перекрикиваются на своем шумном языке; в котором улицы залиты светом и незнакомой Дженни музыкой.

Дженни ходит по берегу, чужая, осторожная, как будто боится рассердить кого-то своим присутствием. Дженни греет щеки гладкими камнями, опускает руки в теплую воду и прислушивается к шуму океана. Дженни мечтает о трех неделях отпуска, о свободе от четырех стен, о выключенном мобильнике и чистом воздухе, наполняющем легкие. Дженни мечтает рисовать морской закат, шептаться с прибоем и подниматься в горы.

Однажды, лежа на досках деревянного пирса, Дженни встречает Сесиль и сразу сокращает ее имя до Си. Си – это первая сонная улыбка, Си – это вздох при случайном объятии, Си – это нежность, спрятанная в деревянных коробочках из сувенирных лавок. Дженни совсем не мечтает влюбиться, просто с этого дня вдруг становится гораздо важнее знать количество красных сережек в шкатулке Си, чем всю школьную программу.

Си приходит на деревянный пирс каждый вечер, и они говорят о фильмах, море, музыке и любимой еде. Дженни почему-то никогда не говорит, как она заставляет себя спать до вечера, чтобы время прошло быстрее, как она ищет в магазине духи, которыми пользуется Си, и как ей вдруг надоедает любая музыка, которую Си не слушает.

Си считает, что она глупая, потому что загадывает желания, когда видит падающую звезду и одинаковые числа на часах, а Дженни не знает, как сказать ей, что ее мир вдруг сократился до момента, в котором Си поправляет выбившуюся прядь за ухо. Си любит кофейные молочные коктейли и шоколадные кексы, а Дженни старается держать язык за зубами, чтобы не предложить ей купить дом, завести собаку и встретить вместе старость. Си плохо выговаривает букву «р» и часто напевает под нос французские песни, а Дженни всерьез думает над тем, чтобы записать ее голос на диктофон и поставить как рингтон на телефоне. «Не уезжай от меня», - просит Си, и Дженни кажется, что не так уж важна ей эта работа, город и уютная квартира с кактусами на подоконнике.

Когда Дженни уезжает, ей нужен отдельный чемодан, чтобы сложить все улыбки, прикосновения, важные слова, парные браслеты, запах лаванды и литры слез. Дженни находит список «Сто самых грустных песен», но ни одна из них не оказывается достаточно грустной, чтобы описать ее состояние. Дженни теребит на руке браслет и боится, что забудет, как Си поправляет платье, когда встает, как она сцепляет руки в замок и нервно трет пальцы, прежде чем ответить, или как по-детски дрожали ее губы, когда она спрашивала: «Ты приедешь ко мне?»

«Тот, кто сказал, что любовь – это счастье, наверное, никогда не любил, Си. Любовь – это когда ты чувствуешь себя живым, только в момент звукового оповещения о новом сообщении от тебя.»

@темы: тексты

---

Каждый раз уезжая на море хочу написать завещание или хотя бы предсмертную записку из числа тех, в которых просят никого не винить и ни о чем не грустить. Каждый год я вру себе, что не скучаю, но перед рассветом последнего дня во мне просыпается та маленькая девочка, которая ложится спать пораньше, чтобы время прошло быстрее, но не может уснуть всю ночь. Может если бы в детстве мне сказали, что монетки действуют, я бы не бросала их горстями в воду.

Я еду к своему голубоглазому счастью, отвоевывать его внимание у дельфинов и визгливых чаек. Ему, конечно, будет все равно - оно привыкло к вниманию, но, возможно, оно расскажет мне пару историй со дна и зачитает вслух хотя бы одно письмо из бутылки.

@темы: чай из роз

---

Название: Пожалуйста, останься
Автор: чайная роза
Бета: нет
Фэндом: RPS
Персонажи: Майкл Фассбендер/Джеймс МакЭвой
Рейтинг: NC-17
Жанры: романс, ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Предупреждения: AU, школа
Саммари: Майклу восемнадцать, он учится в выпускном классе, готовится к карьере актера и жизни в Лондоне; Джеймсу шестнадцать, и ему кажется, что он не переживет это лето.

подростки должны страдать

Джеймс ненавидит жвачки под столешницей, следы обуви в своей прихожей, тяжелые сумки, сырный соус, круглые конфеты из автоматов, пластиковые стаканы, невкусное пиво, но больше всего – школьную форму и жару. Он ослабляет надоевший галстук как только проходит последнюю ступеньку школьной лестницы. Ему не нравятся светлые джинсы, рубашка, помятая, с закатанными до локтей рукавами, которая промокла от пота и неприятно липнет к спине. Его раздражает, что нужно таскать с собой жилетку, потому что сейчас всего лишь апрель и по всем нормам должно быть еще прохладно. Джеймс терпеть не может все эти нормы. Джеймс подкладывает под голову жилетку и растягивается прямо на асфальте, глядя в высокое и чистое голубое небо. Где же твои дожди, Англия? Где твои туманы и облака, когда они так нужны? Англия не отвечает Джеймсу, только стыдливо прикрывает яркое солнце реденькими облаками.

- Эй, - Джеймс открывает глаза, приставив ко лбу ладонь, и смотрит на Майкла, щурясь. Что эй? «Эй, почему ты лежишь на ступеньках?», «Эй, пойдем, я готов», «Эй, мне нравится, как по твоей щеке скатывается капелька пота»?

Майкл не спешит объяснять, что он имел ввиду, а Джеймс и не спрашивает. Не так важно, что Майкл подумал, потому что Джеймс бы все равно поднялся. Майкл забирает со ступенек скомканный жилет и прячет его в свою сумку, придирчиво оглядывает Джеймса, как будто боится, что он мог измениться за те десять минут, что они не вместе, и обнимает его за плечи, ероша широкой ладонью мокрые волосы. От Майкла становится еще жарче, потому что он теплый и у него такая солнечная улыбка, что после каждой встречи Джеймс проверяет свою кожу на наличие новых веснушек. И Джеймс уверен, что сегодня точно появится парочка, потому что Майкл улыбается всю дорогу до дома, и от этой улыбки подкашиваются ноги и пульс гулко стучит где-то в висках. Джеймс знает Майкла много лет, но все равно может смотреть на его счастливое лицо только в пол-оборота, робко и быстро, как подлый воришка, который покушается на самую красивую драгоценность в выставочном зале музея. Все потому что привыкнуть к этой улыбке «я люблю тебя, Джеймс» совершенно невозможно. Майкл достает ее из своего красивого чемоданчика улыбок, обитого желтым бархатом, и примеряет только тогда, когда рядом Джеймс.

У Джеймса очень уютная квартира. Такие квартиры фотографируют на обложку успешных журналов об интерьерах, про такие квартиры говорят: «Мечта» и «Один шанс на миллион», в таких квартирах мечтают поселиться все шестнадцатилетние девочки, когда выйдут замуж. В квартире Джеймса большие окна и солнечный свет заливает все комнаты; цвета в комнатах сочетаются между собой: никаких неожиданных переходов от красного к нежно-бежевому, только выдержанные мягкие тона; в квартире Джеймса всегда приятно пахнет освежителем воздуха - одним из тех, что крепятся на стену и источают тонкий аромат цветов. В эту квартиру невозможно не влюбиться, но Майкл, в качестве исключения, любит ее всего лишь за одну вещь – за Джеймса, который совсем не ей не подходит.

Фотографию Джеймса рядом с белоснежными цветами точно не поместят в этот журнал на третьей странице с интервью о том, как он счастлив жить здесь, потому что Джеймс небрежно стягивает старые кеды упершись носком в пятку другой ноги, а не используя рожок. Потому что Джеймс кидает школьную сумку в коридоре и закрывает дверь всего на один поворот. Джеймс не создан для этой квартиры - он вносит в нее хаос своим смехом и ругательствами через слово. Очевидно, что Джеймс должен водить в эту квартиру хорошо воспитанных высоких стройных девушек в платьях до колена, с элегантной прической, тонким ароматом духов и аккуратно подведенными глазами, а не Майкла, с его короткими волосами, в которые приятно запускать пальцы, и запахом лосьона. Но Джеймс водит сюда Майкла очень давно, с тех пор как ему исполнилось четырнадцать, и он стал достаточно взрослым мальчиком, чтобы следить за этим великолепием в одиночку и отпускать родителей отдохнуть в Глазго. Примерно в этом же возрасте Джеймс стал достаточно взрослым мальчиком, чтобы хватать Майкла за воротник и наклонять к себе, коротко целуя сухие губы.

- Я приму душ, ладно? – Майкл смотрит на Джеймса, который расстегивает рубашку прямо в коридоре.

- Хорошо, только быстро, я тоже хочу, - Джеймс охает, потому что Майкл сжимает его локоть и наклоняется, чтобы поцеловать в плечо.

*

Джеймс растягивается в гостиной прямо на полу и считает минуты с того момента, как в квартире из шума остался только плеск воды. Джеймс видит какое-то семейное очарование в том, что Майкл не закрывается в ванной, и через щель между дверью и стеной можно наслаждаться видом на его щиколотки. Проходит двадцать три минуты и сколько-то-там секунд, прежде чем Джеймс начинает скучать и ему надоедает лежать на полу.

- Майкл, я же сказал «быстро», - Джеймс кричит это так, как будто действительно возмущен.

Майкл не отвечает, но ненадолго выключает воду, как будто прислушиваясь, и Джеймс бормочет гораздо тише: «Потому что я тоже хочу в душ». Майкл толкает дверь кончиками пальцев, и выбирается из душевой кабинки - Джеймс снова видит его щиколотки. Майкл выглядывает из-за двери, находит взглядом Джеймса и только потом говорит:

- Иди ко мне.

Джеймс хочет, чтобы это было похоже на сцену из красивого романтического фильма: влажные тела осторожно прижимаются друг другу, Майкл целует его в шею и за ухом, и Джеймс цепляется за его плечи, выдыхая томное «ох». Джеймс думает, что было бы лучше, если бы это было похоже хотя бы на сцену из порно: Майкл хватает Джеймса прямо у порога и они целуются под душем, с удивительной легкостью снимая одежду. Но первые минут пять это совсем не романтично, потому что Джеймс путается в брюках, пока снимает их, а потом вертится вокруг, чтобы пристроить их куда-то, где они не промокнут. Майкл ждет и старается не рассмеяться, когда Джеймс снимает белье, хмурится и забавно говорит «уф», прежде чем шагнуть в душевую кабинку.

- Это слишком горячо, - Джеймс ловит руку Майкла, когда он собирается исправить температуру, и разбирается с этим сам.

Майклу нравится, как выглядит обнаженный Джеймс, ему нравится прижиматься губами к худому плечу и проводить языком под ключицей, слизывая карамельные веснушки. Ему нравится, как Джеймс открывает рот, а потом сильно сжимает зубы, выдыхая коротко и резко. Майклу вообще нравится Джеймс, со всеми его улыбками, огромными голубыми глазами, смехом: «Блять, Майкл, мне щекотно», поцелуями в лоб перед сном, когда они спят вместе, и бесконечными смс – когда раздельно.

Джеймс тянется к Майклу и прижимается к его губам, закрывая глаза. Видимо, существует какая-то магия водных струй, потому что под душем целоваться приятнее, если вообще может быть что-то лучше поцелуев с Майклом.

- Ты голодный? – Джеймс упирается лбом в плечо Майкла и слизывает одну из капель с его кожи.

- А ты меня накормишь?

- Если ты хочешь, чтобы я готовил, - Джеймс смеется и вскидывает голову, улыбаясь прямо Майклу в лицо. За такие улыбки Джеймс должен платить штраф, потому что ими можно пользоваться как смертельным оружием.

- Нет, давай сегодня обойдемся без пожарных, - Майкл выпускает Джеймса из объятий и тянется к полочке с гелем для душа. – Я сделаю сэндвичи.

Когда Майкл просит: «Повернись», Джеймс послушно разворачивается спиной и задерживает дыхание. На самом деле в этом не так много романтичного, как об этом говорят, но Джеймсу определенно приятно, когда Майкл убирает мочалку и гладит ладонью его спину. Джеймс со свистом выдыхает, когда Майкл резко проводит рукой по его талии, спускается по животу и накрывает ладонью лобок. Джеймс упирается пальцами в стену и придумывает план побега, потому что это становится слишком волнительно, когда Майкл наклоняет голову и находит на шее губами такую точку, от прикосновения к которой бросает в дрожь.

- Я поставлю чайник, - Джеймс стягивает со стены полотенце и заворачивается в него, не вытираясь.

- Мне казалось ты хочешь в душ, - Майкл насмешливо улыбается, но в его глазах мелькает разочарование, когда приходится разомкнуть объятия.

Джеймс закусывает губу и думает, что ему сказать. «Я хочу, чтобы ты трахнул прямо сейчас, но я боюсь все испортить, потому что когда я долго стою на носках у меня затекают ноги» - было бы справедливо, но как-то неромантично и не совсем правда, поэтому Джеймс просто мычит что-то неопределенное и выскакивает за дверь.

Джеймс ставит чайник, хотя ему слишком жарко, чтобы пить чай. Ему слишком жарко, чтобы делать хоть что-нибудь, у него горят щеки, и даже шея немного покраснела. Он стоит на кухне, упершись пальцами в стол, и смотрит перед собой, не моргая, так долго, что начинают болеть глаза. Он сжимает пальцы и кусает свой язык, ругая себя за слабость. Конечно же, Майкл разочарован в нем. Определенно, Майкл выйдет из ванной прямо сейчас, одетый, наденет очки и скажет: «Пей свой чай один», а потом уйдет, потому что ему не нужен трусишка-Джеймс. Но Майкл выходит почти сразу, обернув полотенце вокруг бедер, заходит на кухню и обнимает Джеймса со спины. От Майкла приятно пахнет гелем для душа, чем-то карамельным, что совсем ему не идет. Майкл целует Джеймса в щеку, зарывается носом в его волосы и бормочет: «Хочешь посмотреть фильм?». Майкл совсем не собирается уходить, но Джеймсу требуется еще пара мгновений, прежде чем он от перестает кусать кожу с внутренней стороны щеки и расслабляется.

Джеймс надевает футболку Майкла («А в чем мне ходить?» - «Тебе хорошо и так»), задергивает шторы («Зачем это?» - «Так романтичнее»), усаживается на пол («Ты заболеешь» - «Я возьму плед») и включает фильм. Они смотрят «День сурка», и Джеймс думает о том, что дорого бы отдал, чтобы этот день повторялся из раза в раз. Джеймс готов навсегда отказаться от добрых дел, лишь бы изо дня в день переживать то, как Майкл спускает руку с дивана и зарывается в его волосы, подушечками пальцев поглаживая щеку. Джеймс понимает, что он просит у Вселенной слишком много, когда ловит руку Майкла, прижимает ее к своим губам и мечтает о том, чтобы так было всегда.

Майкл пододвигается на диване, и Джеймс послушно поднимается и ложится рядом. Зачем ему пол и плед, зачем ему вкусный чай и сэндвичи, зачем ему «День сурка» и Билл Мюррей, зачем ему весь мир, когда можно так долго и упоительно целовать губы Майкла Фассбендера.

*

Перед сном Майкл ловит Джеймса у окна и обхватывает поперек талии так сильно, что начинают болеть ребра. Джеймс смеется и пытается закинуть руку за шею Майкла, чтобы растрепать его волосы, но получается плохо из-за разницы в росте. Джеймс совсем не слабый, его не нужно защищать, не нужно закрывать спиной, не нужно укладывать на свои колени и гладить по волосам. Джеймс колючий и вертлявый, Джеймс бьет локтем в живот так, что одним ударом выбивает весь дух, но Джеймс заботливый, а потому успевает поймать Майкла до того, как он рухнет на пол.

- Ты меня когда-нибудь прикончишь, Джейми, - Майкл протягивает руку и заправляет прядь Джеймсу за ухо.

- Скорее бы, - Джеймс смеется и наклоняется над лежащим на полу Майклом. Джеймс очерчивает пальцами овал лица и прикасается лбом к груди Майкла, запоминая только прикосновениями. Джеймс хочет принести кусочек мела, а лучше ведерко краски, чтобы обвести силуэт Майкла и засыпать рядом с ним на полу каждую ночь.

- Поможешь мне подняться?

- А ты больше не будешь ломать мне ребра? – Джеймс хочет, что бы Майкл молчал. Потому что теперь им придется вставать и ложиться спать, а значит наступит завтра и школа, потому что Джеймс не заносчивый телевизионный комментатор, Майкл – не сурок, а сегодня не второе февраля.

*

Джеймс мог быть отличным учеником, одним из лучших. Он и так был совсем не плох, но уделяй он учебе хотя бы в половину столько же внимания, сколько Майклу, его авторитет в глазах преподавателей вырос бы до небес. Джеймс добросовестно учит программу, отвечает на уроках и показывает неплохие знания на контрольных тестах, но когда дело доходит до конспектов на уроке – здесь Джеймс не блещет. Он каждый раз старательно выводит дату и тему, пишет первые два тезиса, а потом ловит себя на том, что пишет уже пятое смс Майклу.

«Я опять все прослушал», - это пишет Джеймс, опустив руки под парту.

«Придется вычеркнуть историю из списка твоих будущих профессий», - это пишет Майкл, потому что ему тяжело удержаться от ответов, даже несмотря на то, что это его последний год в школе.

Писать Майклу смс – это такое особенно удовольствие для избранных. Иногда Джеймс пишет их, даже когда они вместе сидят за ланчем.

«Ты ужасно вкусно пахнешь, я хочу вылизать тебя всего», - это пишет Джеймс и накрывает рукой колено Майкла под столом.

«По-моему, ты хочешь сделать это независимо от моего запаха», - это пишет Майкл, но перед этим шумно выдыхает и с тоской смотрит в голубые глаза Джеймса. Когда-нибудь он возьмет его за шкирку и утащит домой после очередного такого смс.

Джеймс старается окружить себя Майклом: ставит его фото на заставку телефона («Джейми, ты маньяк»), прибегает на каждом перерыве под его кабинет («Ты прогуливаешь уроки, чтобы не опоздать сюда?»), но, в целом, это никак не помогает скучать хотя бы немного меньше.

«Что насчет поцелуев под лестницей?» - это пишет Джеймс и поднимает на Майкла взгляд, облизываясь по привычке.

«Я поищу для тебя время в своем расписании», - это пишет Майкл, но не отправляет, потому что у них есть несколько мгновений, прежде чем их увидят, чтобы спрятаться под лестницей и прижаться спинами к холодной стене.

Майкл упирается ладонью в стену над плечом Джеймса и касается губами его переносицы. Джеймс сжимает зубы и жмурится, потому что он ждал быстрых и влажных поцелуев в губы, но Майкл прикасается губами к бровям и целует закрытые веки. Джеймсу не хватает воздуха в легких, потому что, чтобы набрать его, нужно шевельнутся и вдохнуть, а это совершенно невозможно, когда Майкл осторожно убирает прядь волос Джеймса за ухо и целует его в губы. А потом срывается Джеймс и, положив ладони на затылок Майкла, становится на носки и целует его долго и отчаянно, с какой-то чисто голодной страстью.

- Мы обязательно должны переспать в школе до моего выпуска, - Майкл прижимает руки Джеймса к стене и быстро целует его в губы.

- Да… да, - Джеймс ошарашенно моргает и старается устоять на ногах, потому что из него одним разом как будто весь дух вышибли. До этого они не говорили о том, что Майкл выпускается уже через месяц.

Они прогуливают вместе уроки, гуляют в парках, играют в приставку, Джеймс пишет их инициалы в школьном туалете, а Майкл готовится к экзаменам. Джеймс прижимает к губам ладонь Майкла и шепчет в нее: «Пусть апрель не заканчивается».

В этом апреле они совершенно счастливы.

***

В мае начинаются дожди, и вместе с погодой меняется и Джеймс. Джеймс чаще молчит, просит Майкла переписать его музыку на диск и иногда не приходит в школу. Никогда еще Джеймсу не было так страшно. Джеймс вешает на стену календарь и закрашивает числа до отъезда Майкла черным маркером. Майкл уедет, конечно, Майкл уедет в Лондон и станет хорошим актером, потому что он талантливый и ему совсем не нужен Джеймс и маленький провинциальный город. Майкл будет красоваться на огромных постерах у кинотеатров, давать интервью и ослепительно улыбаться фотокамерам.

А Джеймс останется здесь еще как минимум на два года, а когда приедет в Лондон ничуть не удивится прочитав в местной газете про скандальную гей-пару молодого и успешного актера Майкла Фассбендера и кого-нибудь еще.

*

- Джейми, ты уверен, что все хорошо? – Майкл садится рядом с Джеймсом и обнимает его за плечи.

- Конечно, - Джеймс пожимает плечами и убирает в сторону джойстик, чтобы положить руку на грудь Майклу и прижаться к его плечу.

Майкл плохо показывает свои чувства к Джеймсу, ему кажется, что все слова сейчас ни к месту, они слишком шаблонны и затерты, ни одно из не сможет действительно успокоить или помочь. Майкл зарывается пальцами в волосы Джеймса и осторожно перебирает их, пропуская сквозь пальцы короткие пряди.

- Хочешь поиграть еще? – Джеймс отрицательно качает головой, и Майкл выключает приставку. Когда веселая песенка из игры обрывается, в комнате становится оглушительно тихо.

Между ними никогда не было такой тишины, и Майклу страшно, Майкл обнимает Джеймса, Майкл целует его щеки, Майкл сжимает его руки, Майкл шепчет: «Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, в чем дело», а Джеймсу даже вдохнуть тяжело от всей этой обрушившейся нежности.

- Поцелуй меня, - сложно понять, кто из них говорит это.

Джеймсу не нравится ходить без одежды, но ему нравится, как Майкл жадно оглядывает его обнаженное тело и прижимается губами к коже. Джеймс закусывает губу и смеется, когда Майкл целует его пупок и носом зарывается в волосы на лобке, потому что это щекотно и очень приятно; Майкл поднимает голову и отвечает улыбкой. В порно, которое смотрит Джеймс, герои очень легко избавляются от одежды: иногда ее вовсе нет, иногда она снимается лишь наполовину, иногда волшебным образом пропадает в следующем дубле. Когда Майкл отстраняется и снимает с себя футболку, Джеймс думает, что порно-индустрия много теряет, не используя это. Майкл прислоняется спиной к дивану и снимает с себя штаны, а Джеймс пытается держать свой рот закрытым и не забывать дышать.

Майкл не сваливает Джеймса на спину и не осыпает все его тело поцелуями. Майкл не зарывается пальцами в волосы Джеймса и не притягивает его к себе. Майкл не говорит каких-то глупостей, вроде: «Давай сделаем это, детка». Майкл просто сидит, прислонившись к дивану, и позволяет Джеймсу дотрагиваться до своего живота, обводить кончиками пальцев родинки и целовать теплую кожу.

- Ты красивый, - говорит Майкл, хотя думает об этом Джеймс.

Майкл каждый раз так прикасается к Джеймсу, как будто это первый раз. Джеймс каждый раз ему подыгрывает и, ложась животом на ковер, взволнованно вздыхает и неуверенно приподнимает бедра. Джеймс хочет громко стонать, срывая голос, но когда Майкл целует его лопатки, получается только беззвучно открывать рот и шарить руками по ковру, в поисках точки опоры. Джеймс упирается коленями в ковер, приподнимая бедра, и сильно сжимает зубы, когда Майкл раздвигает его ягодицы и обводит языком сфинктер.

- Я хочу видеть твое лицо, - Джеймс не узнает свой голос, поэтому оборачивается – вдруг Майкл его тоже не узнает.

Джеймса волнует мысль о том, что Майкл уже возбужден, хотя не прикасался к себе. Джеймс кладет ладонь Майклу на шею и притягивает его к себе, целуя в губы. Майкл тяжелее и выше, но он все равно умеет не наваливаться и не принимать неудобных позиций, даже когда Джеймс целует его так крепко и облизывает губы так сексуально.

Джеймс опускает руку между их животами, и Майкл тихо стонет, когда он прижимает их члены друг к другу и осторожно гладит. Джеймс откидывает назад голову и закусывает губу, потому что это совершенно восхитительно и совсем не то же, что дрочить самому себе; рука Майкла лежит на его щеке, она тяжелая, теплая и в нее приятно утыкаться носом, чтобы застонать, когда очередное движение приносит больше удовольствия.

- Тебе нравится? – Джеймс переходит на шепот и очень надеется, что эта фраза звучит не только в его голове.

Майкл вместо ответа убирает его руку и кладет на ее место свою. У Майкла широкие ладони и длинные пальцы; Майкл двигает рукой резко и часто, большим пальцем успевая погладить головку члена, прежде чем снова быстро соскользнуть вниз к мошонке. Джеймс сжимает зубы и с силой упирается пятками в ковер, ругаясь сквозь зубы. «Блять, Майкл, блять», - Джеймс срывается на крик и кончает, больно ударяя рукой по полу. Майкл дает ему время отдышаться, а потом ничего не говорит, потому что Джеймс сам обхватывает ладонью его член и доводит до оргазма.

Джеймс кладет голову Майклу на плечо и сонно закрывает глаза. Он забывает про май, про экзамены, про поступление и про Лондон, потому что Майкл накрывает его плечи рукой и стаскивает с дивана плед, чтобы укрыть их.

- Останешься сегодня у меня? – Джеймс берет Майкла за руку и переплетает их пальцы.

- Можно?

- Пожалуйста, останься, - Джеймс не уверен, что просит только об одной ночи.

*

Джеймс живет с постоянным ощущением уходящего времени. Каждый день он долго лежит в постели и не разрешает себе засыпать, потому что так можно оттянуть расставание с Майклом. Джеймса совсем не утешают фразы Майкла: «Мы все равно будем вместе», «Я буду приезжать каждые выходные», «Ты приедешь ко мне на каникулах»; Джеймс ненадолго успокаивается, только когда Майкл целует в губы и вжимает в себя со всей силы.

Джеймс думает, что переживет это расставание, даже когда до даты остается совсем немного. Он не забывает есть и пить, неплохо сдает свои экзамены, пишет Майклу тысячи смс и часто зовет к себе в гости. Джеймс продолжает жить так же, как и много дней до этого, а значит, все может быть не так плохо. Он думает так до того самого дня, когда Майкл звонит ему, и Джеймсу приходится отвлечься от чтения новостей в ленте.

- Джеймс, Джейми, - Майкл на том конце тяжело вздыхает и надавливает пальцами на виски, - ты поедешь со мной в аэропорт?

- Конечно, - Джеймсу не нужно время, чтобы подумать над ответом.

- Я останусь у тебя, а у днем мы поедем, так?

- Так.

- Ты уверен, что не хочешь?.. Я могу попросить отца или…

- Майкл, - Джеймс старательно улыбается, стараясь придать голосу оживленность, - я обязательно провожу тебя. Ты обязательно останешься у меня. А теперь я пойду, у меня с кухни подозрительно пахнет гарью, - Джеймс жмет на кнопку отбоя прежде, чем Майкл успеет что-то сказать.

Джеймс сползает на пол и часто дышит, открыв рот. Ему очень хочется плакать, но внутри все буквально скрутило от боли; он жмурится и моргает, стараясь выдавить хоть слезинку, но может только беззвучно задыхаться, вцепившись в свои колени. Через много лет он сможет использовать это воспоминания, чтобы лучше всего сыграть свою трагическую роль в кино, но сейчас Джеймс ложится на холодный пол и кусает пальцы.

Майкл уедет. Майкл уедет не до ближайших выходных, не до Рождества, Майкл уедет навсегда – Джеймс совершенно точно уверен в этом. Джеймс понимает, зачем люди режут свои руки – они хотят плакать. Плакать из-за физической боли – нормальная реакция; Джеймс хочет сделать себе больно, чтобы расплакаться, чтобы почувствовать хоть какое-то облегчение. Джеймс судорожно вздыхает и считает до десяти. Он фокусируется на своих руках, сжимает и разжимает кулаки, старается читать стихи, вспоминает все советы для подобных случаев, но ничего не помогает избавиться от фиолетовых пятен расплывающихся перед глазами и острой боли внутри. Джеймс переворачивается на спину и раскидывает руки в стороны. Джеймс не уверен, что переживет это расставание.

*

Когда Майкл приходит к нему домой с чемоданом вещей, Джеймс выглядит совсем прилично, он свистит: «Ну и барахла у тебя», а Майкл обнимает его за талию: «Я принес бутылку вина».

Они стоят на кухне и Майкл по третьему разу разливает в бокалы вино. У Джеймса нашлась еще одна бутылка и штопор, у Джеймса нашлись силы приставить чемодан Майкла к шкафу и ответить на все его шутки.

- Это ведь не навсегда, - говорит Майкл и ставит бокал на стол.

- Только на два года, конечно.

- Я буду приезжать к тебе на выходные и праздники, ты же знаешь? – Джеймс не знает, но кивает, потому что Майкл выглядит грустным.

Джеймс думает, что в последний вечер все должно быть идеально. Джеймс находит свечи, включает музыку, протирает лучшие бокалы и старается выглядеть не очень грустным. У Майкла получается лучше. Майкл привлекает Джеймса к себе за талию и осторожно целует в губы, покачиваясь в такт музыке.

- Позволишь мне один танец?

- Я умею танцевать только шотландские танцы, - Джеймс смеется и обхватывает руками шею Майкла.

Они еще танцуют, когда Майкл берет проволоку от винной пробки, делает из нее кольцо и надевает Джеймсу на руку. Никаких громких обещаний, никаких объяснений – только крошечный кусок металла у Джеймса на руке. Джеймс усмехается и целует Майкла в щеку: «Спасибо, дорогой». Джеймс чувствует себя почти счастливым, с поправкой на то, что он глубоко несчастлив.

*

Джеймс смутно помнит утро и день: частые поцелуи Майкла куда придется, следы от его пальцев на запястье, горячий шепот в ухо – вот и все, что остается от него остается. Джеймс смотрит на самолет, который разлучит их с Майклом, и не чувствует к нему ненависти. Джеймс не может чувствовать ничего, кроме оглушительной боли, от которой хочется упасть прямо в центре зала и рыдать; боли, от которой Джеймс останавливается на улице у какого-то дома, прижимает ладонь к стене и соскребает пальцами краску, оставляя под ногтями мел; боли, от которой Джеймс не слышит звуков и не запоминает того, что с ним происходит; боли, с которой Джеймс остался наедине.

«Я приеду к тебе в ближайшие выходные», - это пишет Майкл, а Джеймс прижимает телефон к груди и ему кажется, что он забыл поставить вопросительный знак в конце.

@темы: тексты, пожалуйста, не плачь, из-за этого ты не спишь